All
 
|
 
 


Vladimir Golenischeff’s Vision of the Egyptian Language in the Light of His Archival Evidence
 
PIIS086919080017339-9-1
DOI10.31857/S086919080017339-9
Publication type Article
Status Published
Authors
Ivan Ladynin 
Occupation: Associate Professor; Professor
Affiliation:
Lomonosov Moscow State University, Faculty of History, Department of Ancient History, Associate Professor
NRU Higher School of Economics, Faculty of Humanities, School of History, Professor
Address: Russian Federation, Moscow
Journal nameVostok. Afro-Aziatskie obshchestva: istoriia i sovremennost
EditionIssue 3
Pages217-233
Abstract

The article assesses the scholarly heritage of the founder of the Russian Egyptology Vladimir Golenischeff reflecting his views on the structure and the origin of the Egyptian language. It highlights a few of his archive documents: the structure of the fund in Centre Wladimir Golénischeff (Paris) containing the manuscripts of his treatise on the Egyptian syntax and a paper belonging to it; his letters to the French Egyptologists Étienne Drioton and Gustave Lefebvre of 17 June 1922 and 14 September 1936; fragments of other letters. The contents of these papers is compared to his publications. The points of Golenischeff’s polemics with the Berlin school of Egyptian philology were defined with his reluctance to accept the notion of Pseudopartizip as an analogy of the Semitic perfective and its anteriority to the suffix conjugation, the participial nature of the latter’s stem, the triliterality of Egyptian verbal roots. However, Golenischeff’s position was obviously backed by his own scholarly experience accumulated with years and not with an urge to oppose the Berlin school. This opposition came to be more active at the end of World War I, when the scholar laid the responsibility for the catastrophe in Russia on Germans. The scholar’s views largely depended on his vision of the origin of the Egyptian language: he declined his immediate connection to the Semitic languages and favoured their origin of a common ancestor tongue. A comparison of this vision to the concept of the Afroasiatic languages forwarded in 1960s by Igor Diakonoff shows that Golenischeff was well ahead of his time.

KeywordsVladimir Golenischeff, Egyptian language, the Berlin school, Semitic languages
AcknowledgmentThe research is sponsored by the Russian Science Foundation (project nr. 19-18-00369 «The Classical Orient: culture, world-view, tradition of research in Russia (based on the monuments in the collection of the Pushkin Museum of Fine Arts and archive sources)»)
Received05.11.2021
Publication date22.06.2022
Number of characters50266
Cite  
100 rub.
When subscribing to an article or issue, the user can download PDF, evaluate the publication or contact the author. Need to register.
Размещенный ниже текст является ознакомительной версией и может не соответствовать печатной
1 Оценка научного наследия Владимира Семеновича Голенищева (1856-1947) - одного из основоположников отечественной египтологии - затруднена в силу специфики его места в общем развитии этой дисциплины. Свои первые шаги в науке Голенищев сделал еще в 1870-е гг., когда дифференциация египтологии на сравнительно изолированные направления (археологию, филологию, религиоведение и др.) еще не произошла и общей задачей всех исследователей древнего Египта считалось создание комплексной картины его истории и культуры. Мы уже видели на примере конкретного «кейса» - неформального участия Голенищева в исследовании гробницы Петосириса вблизи Гермополя в 1919-1920-м гг., - что ученый сознавал значимость такой картины и в ее контексте был готов корректировать свои конкретные наблюдения, основанные на знании языка и эпиграфики [Ладынин, 2021(1)]. Помимо собирания своей коллекции, благодаря которой имя Голенищева помнят в России и за пределами египтологии, его интерес в этой дисциплине состоял в первую очередь в исследовании египетских текстов и их языка. Нет сомнений, что позиция Голенищева по связанным с этим научным вопросам стала формироваться очень рано1, и при этом ее формирование шло, если можно так выразиться, естественным образом. Попробуем пояснить, что мы имеем в виду. С одной стороны, первое научное направление, выработавшее последовательную схему египетского языка, - «берлинская школа» во главе с А. Эрманом [Историография истории древнего Востока, 2008, с. 96-98; Ägyptologie als Wissenschaft, 2006; Gertzen, 2013], - оформилась лишь в 1880-е гг., когда Голенищев завершал первое десятилетие своей научной деятельности и его филологические взгляды успели сложиться вне ее влияния и вне полемики с ней, на основе его обобщения им самим достаточно эклектичного опыта его предшественников. С другой стороны, А.О. Большаков заметил в связи со службой Голенищева в Императорском Эрмитаже: «он утрачивал независимость, чувствовал ответственность перед музеем, и в результате по эрмитажным памятникам им сделано гораздо больше, чем по собственным» [Большаков, 2007, с. 9]. Это суждение можно отнести и к изучению Голенищевым египетского языка, по крайней мере, на дореволюционном этапе его биографии: как и в коллекционировании, в этой сфере он был просто «одним из тех немногих богатых людей, которые жили не бездумной жизнью» [Струве, 1960, с. 3], и, в отличие от университетских ученых, не стоял перед необходимостью формулировать свои взгляды обязывающим образом на университетской кафедре или в публикациях. Как известно, только разорение, а затем, после 1917 г., утрата средств ренты за приобретение государством его коллекции, заставили его искать на склоне лет постоянную египтологическую работу [Выдающийся русский востоковед…, 1987, с. 17, 252-254]. Пожалуй, первый повод придать обобщить свои взгляды по вопросам языка представился Голенищеву при издании «Сказки о потерпевшем кораблекрушение», папирус с текстом которой (pErm. 1115) он хранил в Эрмитаже: его научная публикация требовала обоснования принципов, по которым осуществлялась [Golénischeff, 1912]. Значение этого труда Голенищева было верно оценено, в частности, восхищавшимся им В.В. Струве, который попытался положить его в основу собственных теоретических представлений о египетском языке (см. его письмо Голенищеву от 4 мая 1914 г.: [Выдающийся русский востоковед…, 1987, с. 243]; однако и тут суждения Голенищева были не изложены синтезированно, а рассыпаны по ряду примечаний в глоссарии к тексту. К этому времени уже в полной мере выявились расхождения Голенищева с постулатами «берлинской школы», и в глоссарии «Сказки…» они, безусловно, заметны; однако, по-видимому, в связи с ними проявились и такие его черты, как большие сдержанность и деликатность. Читая письма Голенищева к египтологам Европы, трудно отделаться от ощущения, что часто он обращается к ним «снизу вверх», причем не всегда это оправдывается (как, например, в переписке с Эд. Навиллем [Ладынин, 2021(2)]) разницей в возрасте: видимо, несмотря на свой авторитет, русский египтолог не переставал стесняться «любительства» по сравнению с коллегами, для которых наука стала делом заработка. Поэтому трудно представить, чтобы его расхождения с «берлинской школой» вылились бы, например, в прямой спор с Эрманом, его другом и корреспондентом по меньшей мере с начала 1880-х гг.2, который велся бы с напряженностью, свойственной научной полемике по принципиальным вопросам: закономерно, что в переписке Голенищева с Эрманом их расхождения почти не обсуждаются3. Неприятие Голенищевым «берлинской школы» обострилось после октября 1917 г.: вину за революцию и за утрату им благосостояния Голенищев возлагал на воевавшую с Россией Германию, и выпады против засилья «бошей» в науке звучат в его письмах конца 1910-х гг. склонному поддерживать эту тему Навиллю [Ладынин, 2021(2), с. 83, 86-87]. Вскоре Голенищев попытался сформулировать свои претензии к «берлинской школе» в статье, опубликованной в сборнике к столетию дешифровки египетской письменности Ж.-Ф. Шампольоном: разумеется, эта дата была научным праздником победившей в Первой мировой войне Франции, а сам сборник, характерным образом, вообще не включал статьи немецких египтологов. Сам Голенищев, в письме американскому египтологу Дж.Г. Брэстеду назвал эту статью ее с оттенком извинения «злой прозой» (méchante prose)4; однако и в ней теоретическая часть, синтезирующая его взгляды, оказалась очень убористой [Golénischeff, 1922, p. 685-691], а основное место было уделено иллюстрирующим их примерам из египетских текстов. Таким образом, естественность филологической позиции Голенищева, о которой мы говорили, видится в ее недогматизме, отсутствии у ее создателя потребности в придании ей некоей каноничной, «отлитой» формы и вторичности его полемики с «берлинской школой» по сравнению с выработкой самой этой позиции. Вернемся теперь к вопросу о месте творчества В.С. Голенищева в мировой египтологии. Из сказанного следует, что позиционировать свои идеи так, чтобы они были всерьез замечены, он мог прежде всего в полемике с учеными «берлинской школы»: не случайно Эд. Навилль в упомянутой переписке 1910-х гг. активно вербовал его в участники своего рода наступления против нее, которое должно было увенчаться удачей после победы Антанты в Первой мировой войне [Ладынин, 2021(2), с. 77-82]. Однако это наступление, по сути дела, не состоялось: изданная в порядке его осуществления книга самого Навилля [Naville, 1920] не вызвала резонанса, как и ранее замечания Голенищева в издании «Сказки о потерпевшем кораблекрушение» (возможно, они появились слишком незадолго до начала войны, чтобы вызвать серьезный отклик5), а его статья 1922 г. по своим масштабам не отвечала задачам большой теоретической полемики. Основой для нее мог послужить задуманный Голенищевым большой труд о египетском синтаксисе, однако задача его создания явно отходила на второй план по сравнению с выживанием в эмиграции и закреплением на постах, связанных с более практической работой6. Немецкая же египтология быстро восстановила свои позиции (в сущности, поражение Германии в войне на них не слишком сказалось), и далее египетская филология развивалась, в том числе усилиями младшего друга Голенищева А.Х. Гардинера (1889-1963) [Bierbrier, 2019, p. 175-176], по пути не столько опровержения, сколько уточнения и корректировки теоретических положений «берлинской школы». Поиск для нее иных оснований Х.-Я. Полоцким и его последователями начался уже после смерти Голенищева [Историография истории древнего Востока, 2008, с. 99-103]. Можно согласиться с А.О. Большаковым, что появление «альтернативной теории… тем более теории, созданной человеком, родной язык которого имеет иной строй по сравнению с языками общепризнанных западноевропейских грамматистов», было бы важно в пору восхождения «берлинской школы» в конце XIX – начале ХХ вв.; и окажись Голенищев перед задачей начать университетское преподавание еще в России в 1880-1890-е гг., такая теория могла бы сложиться в некоем нормативном виде [Большаков, 2007, с. 9-10]. Однако этот шанс не реализовался, а далее использование наработок Голенищева было затруднено не только отсутствием их системного изложения, но и изменением самой проблематики, обсуждавшейся в теоретическом аспекте. Так или иначе, на сегодняшнем этапе развития египтологии филологические взгляды В.С. Голенищева нужно рассматривать именно в соотнесении с постулатами «берлинской школы». Вклад ее создателя А. Эрмана в формирование категорий египетской филологии трудно переоценить: именно его работы по морфологии египетского языка пресекли попытки его неадекватного описания в понятиях классической филологии [Ägyptologie als Wissenschaft, 2006, S. 141-145]. Большую роль в его построениях сыграло выделение особой глагольной формы, названной им «псевдопартиципом» (Pseudopartizip) и сопоставленной с перфектом в семитских языках [Erman, 1889]. По мнению Эрмана, исходно эта форма играла в египетском языке роль основного повествовательного глагола (ältere Flexion [Erman, 1892, S. 100]), однако уже в III тыс. до н.э. ее оттеснило в этом качестве местоименно-суффиксное спряжение (jüngere Flexion) [Erman, 1901]. Подробно исследовал египетский глагол ученик Эрмана К. Зетэ (1869-1934) [Bierbrier, 2019, p. 424-425]: согласно его выводам, исконным для египетского языка был трехсогласный глагольный корень, а остальные корни были производными от него, что соответствовало представлениям об исконной природе семитского глагола [Sethe, 1899-1902, Bd. 1, S. 197-198, § 325; cf. Gardiner, 1957, p. 210, § 273]. Значительная часть глаголов с двумя согласными в их негеминирующих (без удвоения второй корневой согласной) формах была отнесена к глаголам с третьей слабой согласной (tertiae infirmae) [Sethe, 1899-1902, Bd. 1, S. 233-248, § 394-399]. При этом в описание глаголов были введены семитологические термины имперфект (для глагольной формы sDm.f) и перфект (для формы sDm.n.f) [Sethe, 1899-1902, Bd. 2, S. 329, § 760; cf. Erman, 1890, S. 94, § 225], а геминация - сочтена признаком имперфектного значения причастий [Sethe, 1899-1902, Bd. 2, S. 359-360, § 837]. О формах местоименно-суффиксного спряжения, употреблявшихся как повествовательные глаголы, было высказано мнение, что они представляли собой активное причастие в сочетании с местоименным или именным субъектом в генетиве (форма sDm.f [Erman, 1901, S. 123]) или пассивное – в сочетании с таким субъектом в дативе (форма sDm.n.f [Sethe, 1910, S. 140; cf. Gardiner, 1957, p. 326-328, § 273]). Как видно, «классическая» парадигма в описании египетского языка заместилась семитологической, модифицированной применительно к его особенностям, а Эрман пришел к выводу о целой системе связей между египетским и семитскими языками (правда, признавая, что они постулированы в большей мере на сходстве структуры языков, нежели на лексических схождениях) [Erman, 1892]. Дело, однако, не свелось только к вопросам филологии. В докладе в Прусской академии наук в 1900 г., подводившем своего рода итог достижениям «берлинской школы» (по завершении большей части труда Зетэ о глаголе), А. Эрман нарисовал яркую картину миграции в дописьменные времена из Аравии – «прародины семитов» (das Stammland der Semiten) - в Африку, в результате которой сформировались египетский язык, берберо-ливийские и «восточноафриканские» языки и языки хауса. Сравнивая эту миграцию с арабским завоеванием VII в. ученый констатировал, что она не привела к формированию единой культуры переселившихся племен: более того, если, по его мнению, «праегипетский язык» (das Urägyptische) был безусловно семитским, то в дальнейшем под влиянием субстрата, на который наложилась миграция, он обогатился чуждой лексикой и изменил свой строй (именно так Эрман объяснял замену в нем «старшей флексии» «младшей») [Erman, 1900, S. 350-353; cf. Gardiner, 1900]. Контекст этого выступления Эрмана достаточно очевиден: без сомнения, это тенденция панвавилонизма, занявшая серьезные позиции в немецком востоковедении на рубеже XIX-XX вв. [Историография истории древнего Востока, 2008, с. 575-577]7. В статье о научном наследии В.С. Голенищева В.В. Струве в целом охарактеризовал пункты расхождения российского египтолога с постулатами «берлинской школы» [Струве, 1960, с. 27-35], однако сделал это на материале уже упомянутых публикаций – издания «Сказки о потерпевшем кораблекрушение» и статьи в сборнике к столетию открытия Шампольона. Между тем интересные сведения по этому вопросу предоставляют архивные материалы Голенищева. Египтологам давно известно, что к ним относится большой корпус рукописей и материалов к фундаментальному труду Голенищева о египетском синтаксисе, который остался незавершенным [Большаков, 2007, с. 9]. Согласно характеристике этого труда в уже упомянутом письме Голенищева к Брэстеду и в письме к Э. Дриотону, также написанном в 1922 г. (см. далее), в нем выделялись шесть больших тем египетского синтаксиса: «Разделение» (Disjonction), «Вставные конструкции» (Intercalation), «Вводные конструкции» (Parenthèse), «Вынесение на первое место» (Anticipation), «Пролепсис» (Prolepse) и «Эллипсис» (Ellipse)8>>>> (дата обращения: 31.10.2021)..png" class="image-formula"/>. Голенищев писал Брэстеду, что в классифицированном им материале египетских текстов есть «немало примеров, которые совсем не согласуются с грамматическими правилами, преподаваемыми Эрманом, Зетэ и их сторонниками, но представляют огромный интерес для верного понимания египетских текстов», однако он не знает, успеет ли завершить свой труд по их обобщению9. По крайней мере первую из намеченных его частей – «Разделение» - Голенищев завершил настолько, что она был набран в типографии и прошел корректуру трех версток (судя по особенностям шрифта, в типографии Французского института восточной археологии в Каире), однако остальные части остались в рукописи, в том числе на уровне первоначального сбора материала египетских текстов. Трудности не только маловероятной публикации, но и просто исследования этих рукописей очевидны: сформулировать на основе этого материала некие обязывающие выводы мог только сам Голенищев. В то же время для отечественных египтологов будут интересны относящиеся к этому корпусу наброски на русском языке. Среди доступных нам копий из раздела «Введение в египетский синтаксис» Архива Владимира Голенищева (см. наше прим. 8) есть в общей сложности четыре таких наброска, ни один из которых не был вполне завершенным; возможно, египтолог делал для себя их прежде, чем обратиться к написанию франкоязычного варианта введения к своему труду. Примечательно, что все они затрагивают одну и ту же тему – вызывающий возражения Голенищева постулат о близком родстве египетского языка с семитскими. Далее мы публикуем один из этих набросков, который кажется наиболее завершенным: он интересен тем, что в нем Голенищев выходит на обобщения высокого порядка, связанные с вопросом о происхождении египетского языка. Ученый не отрицает сходства ряда частей речи в египетском и семитских языках, однако говорит, что если бы последние оказали на него влияние, предполагаемое «берлинской школой», то много семитской лексики появилось бы уже в III тыс. до н.э. в языке Текстов пирамид. При этом, по мнению Голенищева, египетский язык сохранил много исключительно простых черт и обнаружил большие возможности формообразования, что заставляет считать его строй не результатом изменения строя первоначального общесемитского языка, а, наоборот, пережитком гораздо более древнего этапа языкового развития. «Первобытный язык», от которого должны были отделиться как египетский, так и семитские языки, вероятнее всего, еще не выработал характерных черт последних, причем его особенностью вполне могли быть «двубуквенные корни» глаголов, преобладавшие, как считал Голенищев, в египетском языке, но вообще характерные в определенной пропорции и для семитских языков (ср. [Golénischeff, 1912, p. 129; 1922, p. 685-686]). Таким образом, Голенищев фактически ставил вопрос о происхождении египетского и семитских языков от языка-предка, который в современной науке называют афразийским, причем не прибегал к не оправдавшемуся представлению о его принадлежности к хамитским языкам, якобы объединявшим родственные семитским языки Африки (см. наше прим. 7). Для сравнения стоит сказать, что в середине 1930-х гг. корреспондент Голенищева Г. Лефевр в статье о происхождении египетского языка не только употреблял, хотя и несколько условно, термин «хамитский язык», но и связывал его происхождение с миграцией семитов в Африку, модернизируя теорию Эрмана [Lefebvre, 1936, p. 289]. Другая категория личных материалов В.С. Голенищева, дающая представление о его филологических взглядах, - это его переписка с египтологами. Ее массив чрезвычайно обширен, причем понятно, что филологические сюжеты затрагиваются в ней постоянно, однако это прежде всего конкретные пассажи египетских текстов, а не теоретические проблемы. Мы уже сказали, что дискуссии по ним отсутствуют в переписке Голенищева с Эрманом, и точно так же обстоит дело и в его многолетней переписке с А.Х. Гардинером10 (вполне возможно, так же по нежеланию Голенищева обсуждать не слишком приемлемые для него взгляды Гардинера ученика Зетэ, во многом продолжившим линию «берлинской школы». Однако более целенаправленно Голенищев обращается к вопросам теории в письмах, написанных в порядке реакции на некоторые только что вышедшие труды египтологов младшего поколения. Одно из таких писем было адресовано Э. Дриотону (1889-1961) – канонику католической церкви и будущему ведущему египтологу Франции. Его черновик в Архиве Владимира Голенищева не датирован, однако дата легко устанавливается по хранящемуся вместе с ним письму самого Дриотона от 17 июня 1922 г., где идет речь о присылке Голенищеву экземпляра «Курса египетской грамматики», созданного французским ученым для студентов Католического института [Drioton, 1922]11. Интерес русского египтолога к этому изданию понятен, поскольку и в современных оценках оно считается первым за долгое время оригинальным французским учебником египетского языка, сменившим переводы «Египетской грамматики» Эрмана [Bierbrier, 2019, p. 134-135]. Письмо начинается с комплиментов Дриотону, построившему свой курс на множестве примеров из египетских текстов разных категорий: «Я был счастлив возможности увидеть в вас не только коллегу, любящего, как и я, анализировать египетские тексты, но также ученого, который, не сомневаюсь, стремится при помощи продуманного исследования текстов продумать в критическом ключе все то, что до сих пор было представлено в области египетской грамматики»12. Голенищев видит в Дриотоне «непредубежденный ум», от которого «слабые пункты некоторых утверждений, которые встречаются в грамматиках, основанных в основном на исследованиях Эрмана и Зетэ… не могли ускользнуть», и в первую очередь спрашивает, твердо ли тот верит «в существование в египетском языке глаголов с конечным слабым согласным»13. Здесь Голенищев возвращается к предположению, сформулированному еще в глоссарии к «Сказке о потерпевшем кораблекрушение», согласно которому формант -y- после глагольной основы и перед субъектом придает глаголу значение начала соответствующего действия либо его повторяемости и/или интенсивности [Golénischeff, 1912, p. 123-128]. Что -y- не корневой слабый согласный основы глагола, а именно добавляемый к ней формант, Голенищев показывал примерами образования при его помощи глаголов от имен существительных или прилагательных (nswy.f «он был, или стал, царем», aAy + субъект «он стал великим» и т.п.) [Golénischeff, 1912, p. 123], и в точности этот аргумент он приводит в письме Дриотону. По его мнению, также отраженному в глоссарии к «Сказке…», как использование этого форманта, так и геминация конечного согласного основы глагола служили для усиления его значения в конкретном контексте, а не для подчиняющегося определенным закономерностям образования форм с закрепленным временным значением (имперфекта и перфекта «берлинской школы»)14 глаголов, производных от существительных или прилагательных (как, например, , ), объяснить иные примеры, которые я привел в глоссарии к моему “Потерпевшему кораблекрушение”? Поскольку усиленное значение глагола с удвоением конечного звука (действие привычное, длительное и т.д.) теперь более или менее широко признано моими коллегами в египтологии, как можно еще считать, что в такой-то и такой-то глагольной форме корни, подверженные возможному удвоению конечного звука, должны непременно появляться в форме с удвоением и никак иначе?» (Et comment avec sa théorie pourrait-il expliquer la formation à l’aide de le terminaison de verbes dérivés de substantifs ou d’adjectifs (comme p ex , ), expliquer les autres exemples que j’ai cités dans le glossaire de mon “Naufragé”? Depuis que la valeur renforcée du verbe à finale redoublée (action habituelle, durable etc.) a été maintenant plus ou moins généralement admise par mes collègues en égyptologie, comment pourrait-on encore maintenir que dans telle et telle forme verbale les racines sujettes au redoublement éventuel de leur finale, devaient absolument apparaître dans la forme redoublée et non pas autrement!). Неясно, кого Голенищев имеет в виду в данном контексте. Правда, Эд. Навилль учел данное мнение русского египтолога, но это было сделано вскользь [Naville, 1920, p. 25], а «Египетская грамматика» А.Х. Гардинера, где оно действительно легло в основу объяснения явления геминации (см. [Gardiner, 1957, p. 351 (§ 438), n. 1, со ссылкой на: Golénischeff, 1912, p. 61-64, n. 2]; первое издание 1927 г.), еще не появилась.]]]. Вторая тема письма Голенищева Дриотону – это понимание глагольной формы, обозначенной в свое время Эрманом как «псевдопартицип». По словам русского египтолога, готовя свою «очень интересную» статью (несомненно [Erman, 1889]), глава «берлинской школы» чувствовал, что имеет дело с причастием, однако не решился признать, что она представляет собой «истинное причастие, особенностью которого в египетском языке была способность принимать окончания в случае, когда оно согласовывалось с субстантивом мужского или женского рода или с местоимением 3, 2 или 1 лица мужского или женского рода в единственном или множественном числе»15, поскольку был под впечатлением сходства окончаний этой формы с окончаниями семитского перфекта. Однако внешнее сходство этих глагольных форм не должно означать тождества их значения, о чем Голенищев писал в своей статье 1922 г., приводя примеры из системы глагола ассирийского диалекта аккадского языка16. Письмо Дриотону добавляет к аргументации Голенищева еще один немаловажный аспект: «Нет сомнения, что между семитским перфектом и египетским псевдопартиципом есть связь, но вопрос, который, вероятно, никогда не будет выяснен точно, состоит в том, была ли в протосемитском языке (от которого египетский язык отделился прежде, чем сформировались семитские языки с их трехбуквенной системой) глагольная форма, напоминавшая то, что в семитских языках называют “перфект”, с самого начала перфектом или же она была, как это имеет место в египетском языке, простым причастием»17. Вторая возможность явно ближе Голенищеву, однако прежде всего его рассуждение показывает реальную направленность его полемики с Эрманом: она ведется против не конкретных наблюдений немецкого египтолога, а общей реконструкции им генезиса египетского языка, который было неоправданно связывать с явлениями семитских языков уже исторического времени. Наконец, третья тема обсуждаемого письма – трактовка предложений, построенных по моделям «глагольная основа – субъект» и «субъект – глагольная основа». По мнению Голенищева и вопреки позиции «берлинской школы», они не были равнозначны в составе сложного предложения: если первые имели значение главных предложений, то вторые обязательно придаточных. Этот сюжет затрагивается в статье Голенищева [Golénischeff, 1922, p. 688-689], а также в его переписке 1913-1914 гг. с А.Х. Гардинером [Изосимов, Скоробогатова, 2022]. В письме к Дриотону Голенищев говорит об этом вопросе немного, однако его упоминание наряду с крупными проблемами обозначает его существенность. Такое восприятие этого сюжета Голенищевым следует из его общего представления о том, что ключевым в изучении египетского языка было установление не его морфологии, а синтаксиса, с серьезным вниманием к стилистике конкретных текстов. К теоретическим вопросам египетского языка Голенищев обращается и в письме к французскому египтологу Г. Лефевру (1879-1957). После контакта двух ученых во время исследования гробницы Петосириса (см. выше) между ними сложились теплые, типичные для Голенищева при его доброжелательном складе характера, отношения. Интересующее нас письмо написано в Ницце 14 сентября 1936 г.18 после знакомства Голенищева с уже упоминавшейся статьей Лефевра «О происхождении египетского языка» [Lefebvre, 1936]. Эта статья примечательна предпринятой в ней попыткой приобщить к изучению египетского языка сравнительно новые наработки в области языкознания (работы М. Коэна, М. Вычихла, Э. Цыларжа и др.), хотя ее интенцию все же составлял поиск компромисса между этими наработками и постулатам «берлинской школы». К этому времени А.Х. Гардинер уже сформулировал в «Египетской грамматике» свою версию происхождения основы обеих основных форм местоименно-суффиксного спряжения (и sDm.f, и sDm.n.f) от пассивного причастия [Gardiner, 1957, p. 326-328, § 273], и она вызвала у Голенищева не больший энтузиазм, чем гипотезы Эрмана и Зетэ:

Number of purchasers: 0, views: 388

Readers community rating: votes 0 

1. Bol’shakov A.O. Golenishchev and Us. St.Petersburg Egyptological Readings – 2006. Commemorating 150th Anniversary of V.S. Golenishchev. Papers. Ed. A.O. Bol’shakov. St.Petersburg: Izdatelstvo Gosudarstvennogo Ermitazha, 2007. Pp. 5-13 (in Russian).
2. Outstanding Russian Orientalist V. S. Golenishcheff and the Acquisition of His Collection for the Museum of Fine Arts: 1909-1912. Ed. I.E. Danilova. Moscow, Sovetskii khudozhnik Publ, 1987. (In Russian).
3. Diakonoff I.M. Languages of the Ancient Near East. Moscow: Nauka, 1967 (In Russian).
4. Diakonoff I.M. Afroasiatic Languages: Introduction Afroasiatic Languages. Semitic Languages. Moscow: Nauka, 1967. Vol. 1. Pp. 5-69 (In Russian).
5. Izosimov D.A., Skorobogatova P.D. The Issues of Translation from Egyptian in the Correspondence between W.S. Golénischeff and Sir A.H. Gardiner. Shagi/Steps. 2022. (In print) (In Russian).
6. The Historiography of the History of Ancient Orient. Ed. V.I. Kuzishchin et al. Moscow: Vysshaya shkola, 2008. Vol. 1 (In Russian).
7. Ladynin I.A. Vladimir Golenischeff and the Discovery of the Tomb of the Hermopolitan Priest Petosiris at Tuna el-Gebel in 1919–1920. Shagi/Steps. 2021. Vol. 7, no 4. Pp. 54-79. (In Russian).
8. Ladynin I.A. War, revolution and egyptology: letters of Eduard Naville and Vladimir Golenishchev (1916–1921). St. Tikhons’s University Review. Series II: History. Russian Church History. 2021. Vol. 98. Pp. 74-92 (in Russian).
9. Matthieu M.E. Main Features of the Ancient Egyptian Verb. Transactions of the Leningrad State University. 1952. No 128. Pp. 212-220 (In Russian).
10. Olderogge D.A. History of the Research of the African Languages. Moscow: Nauka, 1990 (In Russian).
11. Struve V.V. The Importance of W.S. Golénischeff for Egyptology. Essays on the History of Russian Oriental Studies. Eds. V.I. Avdiev, N.P. Shastina. Vol. III. Moscow: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1960. Pp. 3-69. (In Russian).
12. Ägyptologie als Wissenschaft. Adolf Erman (1854—1937) in seiner Zeit. Ed. B. U. Schipper. Berlin; New York: De Gruyter, 2006.
13. Bierbrier M.L. Who Was Who in Egyptology. 5th revised ed. London: Egypt Exploration Society, 2019.
14. Drioton É. Cours de grammaire égyptienne: à l'usage des étudiants de l'Institut Catholique. Nancy: Librairie catholique Drioton père & fils, 1922.
15. Erman A. Eine neue Art der ägyptischen Conjugation. Zeitschrift für ägyptische Sprache und Altertumskunde. 1889. Bd. 27. S. 65-84.
16. Erman A. Die Sprache des Papyrus Westcar: eine Vorarbeit zur Grammatik der älteren ägyptischen Sprache. Göttingen: Dieterich, 1890.
17. Erman A. Das Verhältnis des Ägyptischen zu den semitischen Sprachen. Zeitschrift der deutschen Morgenländischen Gesellschaft. 1892. Bd. 46. S. 93-129
18. Erman A. Die Flexion des ägyptischen Verbums. Sitzungsberichte der preussischen Akademie der Wissenschaften. 1900. S. 317-353.
19. Erman A. Zur Entstehung der jüngeren Flexion des Verbums. Zeitschrift für ägyptische Sprache und Altertumskunde. 1901. Bd. 39. S. 123-128
20. Gardiner A.H. Rev.: Die Flexion des aegyptischen Verbums. Von Adolf Erman. (Sitzungsberichte der Preussischlen Akademie der Wissenschaften. XIX. pp. 317 ff.). Journal of the Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. 1900. Vol. 30. Pp. 13-14.
21. Gardiner A.H. Egyptian Grammar. 3rd ed. Oxford: Oxford University Press, 1957.
22. Gertzen T.L. École de Berlin und „Goldenes Zeitalter“ (1882‒1914) der Ägyptologie als Wissenschaft. Das Lehrer-Schüler-Verhältnis von Ebers, Erman und Sethe. Berlin: De Gruyter, 2013.
23. Golénischeff W.S. Le conte du naufragé. Le Caire: Imprimerie de l’IFAO, 1912.
24. Golénischeff W.S. Sur l'origine alphabétique de certains hiéroglyphes. Actes du sixième Congrès International des Orientalistes, tenu en 1883 à Leide. Pt. 4, sect. 3. Leide: Brill, 1885. Pp. 77-87.
25. Golénischeff W.S. Quelques remarques sur la syntaxe égyptienne. Recueil d'études égyptologiques dédiées а la mémoire de Jean-François Champollion. Paris: Champion, 1922. Pp. 685-711.
26. Lefebvre G. Sur l'origine de la langue égyptienne. Chronique d’Égypte. 1936. Vol. 11. Pp. 266-292.
27. Lexa F. L'origine vraisemblable de la forme verbale égyptien sDm.f et des formes qui s'y rattachent. Philologica. 1923-1924. Vol. 2. Pp. 25-53.
28. Loprieno A. Ancient Egyptian: A Linguistic Introduction. Cambridge: Cambridge University Press, 1995.
29. Naville Éd. L'évolution de la langue égyptienne et les langues sémitiques: l’écriture, la grammaire, le démotique et l’araméen, le copte, l’hébreu. Paris: Geuthner, 1920.
30. Schenkel W. Die altägyptische Suffixkonjugation. Theorie der innerägyptischen Entstehung aus Nomina actionis. Wiesbaden: Harrassowitz, 1975.
31. Sethe K. Das aegyptische Verbum im Altaegyptischen, Neuaegyptischen und Koptischen. Leipzig: Hinrichs, 1899-1902. Bd. 1-3.
32. Sethe K. Über einige sekundäre Verben im Koptischen. Zeitschrift für ägyptische Sprache und Altertumskunde. 1910. Bd. 47. S. 136-146.
33. Westendorf W. Der Gebrauch des Passivs in der klassischen Literatur der Ägypter. Berlin, Akademie Verlag, 1953.

Система Orphus

Loading...
Up