Политические и дипломатические связи Бухарского эмирата и Османской империи в ХIX в. не раз привлекали внимание исследователей [Saray, 1994; 2003. Andican, 2003]. Тем не менее, один любопытный эпизод двусторонних отношений ускользнул от их пристального, иногда даже пристрастного взгляда. В данной статье будет рассмотрено весьма любопытное послание правителя Бухары, мангытского эмира Хайдара (1800-1826) к османскому султану Махмуду II (1808-1839) с просьбой о принятии Бухары в состав Османской империи и его оценка османской политической и религиозной элитами. Прежде чем перейти к описанию самой просьбы и ее обсуждения при султанском дворе, необходимо привести краткий обзор османско-бухарских отношений первой четверти XIX в.

По-видимому, Хайдар (1775-1826) знал о политико-дипломатических контактах своего отца Шахмурада с османским султаном Абдулхамидом I (1774-1789) в канун русско-турецкой войны 1787-1791 гг.[Ряжев, 2020; Васильев(1), 2014] Вскоре после прихода к власти в 1800 г. новый представитель мангытской династии эмир Хайдар решил возобновить связи с Турцией. Начало XIX в. ознаменовалось активизацией бухарско-османских связей: посольства от эмира Хайдара прибывали в османскую столицу в 1801, 1803, 1804, 1810, 1815, 1816, 1819 и 1820 гг. Практически все посланники прибывали в Османскую империю через территорию России, зачастую пользуясь содействием российских властей. Использовались и альтернативные маршруты: в 1820 г. облеченные посольскими полномочиями бухарцы добирались до османской территории через Иран, а в 1816 и 1819 г. – через Индию, Персидский залив и Багдад. Свое нахождение в России посланники Хайдара использовали для разрешения проблем, возникавших в русско-бухарских торговых отношениях, а также вели достаточно активную торговлю ценными товарами, закупая важное сырье для Бухары. Зачастую весьма непродолжительные паузы между прибытием бухарских посланников объяснялись тем, что важная дипломатическая задача могла поручаться двум доверенным лицам, чтобы надежно доставить монаршее послание адресату. Дорога от Бухары до Стамбула была полной опасностей и трудностей, и дублирование дипломатического поручения было вполне осознанной мерой. Частота посольств и обсуждавшиеся турецкими и бухарскими дипломатами вопросы свидетельствуют о том важном значении, которое эмир Хайдар придавал связям с султаном-халифом. Для понимания сути необычной просьбы Хайдара об османском подданстве необходимо кратко рассмотреть содержание предыдущих бухарско-османских дипломатических связей.

Первое посольство Хайдара в Стамбул в 1801 г. имело целью, по всей видимости, установление дипломатических отношений. Бухарский посланник доставил в Стамбул письмо эмира к султану Селиму III. Оригинал письма не сохранился, но приведенное турецкими дипломатическими чиновниками краткое резюме письма весьма отчетливо характеризует политические амбиции эмира Хайдара, стремившегося объединить под своей властью все независимые государственные образования в Центральной Азии. В письме к султану Хайдар извещал султана о том, что он взошел на престол, и гордо называл себя «владыкой Турана». Вместе с тем, в турецком переводе бухарского письма содержится весьма любопытная для мусульманского дипломатического протокола фраза о преданности султану и готовности распространить его господство на весь «Туран» [Osmanlı Devleti ile Kafkasya, Türkistan ve Kırım hanlıkları, 1992, s. 21]. Вполне вероятно, что в этом недосказанном намеке Хайдара была своего рода дипломатическая уловка, смысл которой заключался в получении морально-политической поддержки султана в преддверии борьбы за объединение региона под знаменем Бухары. Какого-либо официального ответа на это письмо не последовало, а посланник после выполнения своей дипломатической миссии отправился в паломничество в Мекку.

В 1803 и 1804 гг. ко двору султана Селима III прибыли два бухарских посольства. Их можно считать объединенной политической миссией эмира Хайдара к Селиму. Из российских архивных материалов становится известно, что бухарское посольство в Стамбул во главе с Ишмухаммедом Байкишиевым должно было проследовать еще в 1802 г. через Россию в Стамбул. На степном отрезке пути от Бухары до российской границы торговый караван, с которым перемещалось посольство, был разграблен кочевниками, были украдены и подарки Хайдара султану Селиму [АВПРИ, Ф. СПб., Главный архив. 1-8. Оп. 7. 1802-1804. Л.3.]. Истории с ограблением бухарского торгового каравана, при котором следовало посольство во главе с Ишмухаммедом Байкишиевым в 1802 г. недалеко от Троицка, посвящена отдельная статья [Зайцев, 2008, с. 16-17]. Опубликованный И.В. Зайцевым документ может ставить под сомнение кражу подарков султану Селиму. Как следует из документа, караван-баши вовремя послал за помощью к коменданту Троицкой крепости, гарнизон которой защитил караван от полного разграбления. В этой связи необходимо отметить некоторое противоречие информации из опубликованного И.В Зайцевым источника содержанию документов из АВПРИ и турецких архивов, в которых версия с ограблением и утерей подарков получила дальнейшее развитие. Вполне вероятно, что история с нападением на караван могла быть использована посланником в личных или дипломатических целях.

Будучи в Стамбуле, И. Байкишиев провел переговоры с османскими чиновниками без вручения подарков, в то же время сам султанские подарки для Хайдара получил [BOA, HAT, dosya 175, belge 7616]. Из османских документов видно, что основной целью бухарской миссии 1804 г. было соблюдение дипломатического этикета и доставка ответных подарков султану [BOA, HAT, dosya 170, belge 7280]. Важной частью миссии 1803 г. стало разъяснение бухарским послом И. Байкишиевым политических реалий центрально-азиатского региона при султанском дворе. Посол просил султана признать за эмиром Хайдаром титул «Падишах Турана и Туркестана», обосновывая это тем, что эмиру в условиях внутренней нестабильности и соседства с такими мощными государствами, как Россия, необходимо поддерживать свой политический авторитет и высокий статус. «Российский вопрос» возник в ходе переговоров с турками в связи с восшествием на русский престол императора Александра I и предложением Хайдара о расширении российско-бухарских торговых связей [АВПРИ, Ф. СПб., Главный архив. 1-8. Оп. 7. 1802-1804. Л.198-201]. Байкишиев также упоминал о родословной Хайдара, которая придавала ему легитимность в глазах местного населения и как представителю Чингизидов, и как потомку пророка Мухаммеда (правда, по женской линии)[Кюгельген, 2004. C. 348-351]. Хотя османская политическая элита отказала в подобном требовании, опасаясь негативной реакции России [BOA, HAT, dosya 175, belge 7616], повторная отправка подарков эмиром Хайдаром могла свидетельствовать о том, что эмир не оставлял надежд на успех своих просьб и воспринимал ситуацию иначе, чем стамбульские власти.

По-видимому, в Бухаре были неплохо осведомлены о положении дел в Стамбуле, поскольку вскоре после восшествия на престол султана Махмуда II (1808), эмир Хайдар отправил новую миссию в Стамбул. Очередной бухарский посол прибыл в османскую столицу в 1810 г. и имел своей целью, поздравив нового султана, установить с ним дипломатические отношения и выяснить его взгляды на отношения с Бухарой [BOA, HAT, dosya 1417, gömlek 57968].

Два посольства 1815 и 1816 гг., по всей видимости, также дублировали друг друга. На основании османских архивных документов можно сделать вывод, что это была объединенная общими целями дипломатическая миссия, в ходе которой прибывший в османскую столицу первым бухарский посланник добирался до османской столицы южным маршрутом – через Индию, Басру и Багдад [BOA, HAT, dosya 1274, gömlek 49436]¹. Более высокопоставленный посол, в задачу которого входили наиболее важные переговоры, добирался до Стамбула через Санкт-Петербург, где ему также было предписано поздравить российского императора с победой над Наполеоном [BOA, HAT, dosya 961, gömlek 41191; также см.: Халфин, 1984, с. 101]. По-видимому, основной задачей посольства при дворе султана было получение султанского фирмана, который подтверждал бы права Хайдара на Фергану, Дешт-и Кыпчак, Хорезм, Мерв, Дугляб, Балх и Бадахшан [Belgelerle Osmanlı-Türkistan İlişkileri, 2004, s. 13-14]. Подобная просьба появилась в канун неудачной для Бухары войны с Кокандским ханством, которому в 1815 г. удалось захватить города Ташкент и Туркестан [История Народов Узбекистана, с. 164; Иванов, 1958, с. 134-137], а также борьбы с хивинским Алла-кули ханом за контроль над узбекско-туркменским фронтиром [Belgelerle Osmanlı-Türkistan İlişkileri, 2004, s. 13-14]². По всей видимости, дипломатическая поддержка султана была крайне важна, учитывая недостаток военных сил в распоряжении эмира Хайдара. Кроме того Хайдар, известный как авторитетный бухарский богослов и знаток Корана, просил прислать ему обширный список религиозной литературы из Османской империи [Belgelerle Osmanlı-Türkistan İlişkileri, 2004, s. 13-14]. Ответ османской бюрократии на первую просьбу был отрицательным, а мотивировочная часть была аналогична приведенным в 1803 г. доводам. Однако, большой объем религиозной литературы все же был направлен через территорию Ирана[BOA, Name-i Hümayün, defter 10, s. 288].

Османские документы позволяют очертить те вопросы, которые затрагивались посланниками эмира при дворе султана. На первый план выходило получение дополнительной политико-правовой поддержки от султана в притязаниях Хайдара на власть. Инвеститура султана-халифа в глазах Хайдара была важным инструментом политического давления на своих врагов или же повышения собственного престижа в отношениях с Россией. Просьбы об этом совпадают по времени с периодами ожесточенной борьбы Хайдара со своими соседями.

Организация бухарской дипломатической миссии 1819-1820 гг. была аналогична предыдущим бухарским посольствам. С небольшим перерывом на территорию Османской империи прибыли два бухарских представителя, первый из которых, Хаджи Мехмед Шериф, по всей видимости, был обличен полномочиями вести переговоры. Хаджи Мехмед Шариф прибыл ко двору османского султана осенью 1820 г., а второй посланник Мухаммед Фазыл, – вероятно чуть позже³. Мухаммед Фазыл, узнав о прибытии другого бухарского посольства, ограничился передачей султанской администрации письма (не сохранилось, есть только упоминание [BOA, HAT, dosya 782, gömlek 36608]⁴) от эмира Хайдара, и после его вручения отправился в хадж. Однако, просьбы бухарской посольской миссии 1819-1820 гг. были выдержаны в иной политической тональности, чем имевшие место ранее завуалированные намеки и длительные разъяснительные беседы об источниках легитимности власти правителя в Центральной Азии. Фактически это была просьба о вхождении Бухары в состав Османской империи, которая вызвала замешательство османской политической элиты. О содержании беседы с послом эмира Хайдара мы знаем из пространной докладной записки великого визиря Ыспарталы Сеид Али-паши на имя султана Махмуда II. Излагая просьбу бухарского правителя о распространении османской власти на Бухарский эмират, Великий визирь весьма осторожно подошел к просьбе Хайдара. В своей докладной записке о прошении эмира он отмечал, что Бухара находится слишком далеко и у нее нет общей границы с Османской империей, эмират находится во враждебных отношениях со своими соседями, а о русско-бухарских отношениях достоверных известий нет. Визирь предлагал по этому поводу созвать особое совещание должностных лиц Османской империи. Вероятно, именно его сомнения предопределили вынесение последующего отрицательного решения. Кроме просьбы о принятии Бухары в состав Османской империи, Хайдар также просил у султана еще одну партию книг религиозного содержания [BOA, HAT, dosya 781, gömlek 36552]. Послание от эмира Хайдара с запросом об османском протекторате совпало со временем ожесточенной борьбы Бухары со своими соседями. По всей видимости, эмир отчаялся одолеть своих политических противников, опираясь лишь на собственные силы.

Созыв подобного «особого совещания» являлся для османских чиновников того времени хорошо известной, идущей со времен султана Сулеймана Кануни практикой обсуждения актуальных проблем. В османской традиции государственного строительства подобные собрания назывались мешверет и касались в основном политических и дипломатических вопросов, а иногда – экономики и внутренней политики [История Османского государства, общества и цивилизации, 2006, с. 144-145].

В результате созванного визирем совещания было составлено резюме с предлагаемым решением этой проблемы для султана, в котором обозначался круг участников, их доводы «за» и «против» и рекомендации[BOA, HAT, dosya 781, gömlek 36551]. В связи с тем, что документ ранее публиковался [История Центральной Азии в османских документах. Том 1, 2011, с. 64-67; Saray, 1994, s. 35-37], вероятно, не имеет смысла пересказывать его и приводить его содержание полностью. Однако, действующие лица и их доводы заслуживают более пристального рассмотрения.

Участники данного «консультативного совета» состояли из числа наиболее авторитетных османских улемов из «Фетвахане» под руководством Румелийского и Анатолийского казиаскеров, высокопоставленного османского чиновника Тахсина-эфенди и управляющего инспекцией продовольственных поставок⁵.

По всей видимости, Тахсин Хасан-эфенди в начале XIX в. занимал при султанском дворе должности казначея, руководил аппаратом султанского дворца, и заведовал подготовкой финансовых документов. C 1819 по 1823 г. Тахсин-эфенди занимал в аппарате султана должность нишанджи [Süreyya, cilt 5, 1996, s. 1619-1620]⁶. Круг обязанностей нишанджи в 10-е гг. XIX в. включал в себя подготовку официальных документов, выпускавшихся от имени султана, контроль за распределением земельных наделов, а также переводы посланий иностранных монархов к султану.

Инспекция продовольственных поставок была создана в конце XVIII в. султаном Селимом III как один из элементов логистической поддержки реформированного военно-политического аппарата империи. Инспекция занималась закупками продовольствия и снабжением столицы империи – Стамбула, армии и дворца. Руководитель инспекции входил в круг высокопоставленных османских чиновников [История Османского государства, общества и цивилизации, 2006, с. 424, 433]. Вероятно, что участие оставшегося нам не известным управляющего инспекцией продовольственных поставок в заседании «консультативного совета» о принятии Бухары в османское подданство было продиктовано как раз транспортно-логистическим характером возглавляемого им учреждения.

Фетвахане в указанный период представляло собой центральный бюрократический аппарат шейхульислама⁷, служащие которого занимались различными административными, образовательными и религиозными вопросами, предоставляя шейхульисламу проекты готовых религиозно-правовых заключений по широкому спектру внутри-и внешнеполитических проблем, требовавших согласованных с шариатом решений [История Османского государства, общества и цивилизации, 2006, с. 210-211].

Из документа следует, что участники совещания приводили аргументы как в пользу удовлетворения просьбы эмира Хайдара, так и против. К сожалению, в документе не сказано, кто именно из участников совещания высказывал те или иные соображения «за» или «против», и каких взглядов придерживались участники совещания. Вероятно, отношение великого визиря, подходившего к просьбе эмира Хайдара более чем осторожно, предопределило итог обсуждения участников высокого совещания.

Тем не менее, первоначально османские чиновники выдвинули тезис о том, что принятие Бухары в состав Османской империи повысит международный престиж и авторитет султана. Однако, это оказался практически единственный довод в пользу удовлетворения просьбы эмира Хайдара. Далее участники совещания перешли к обсуждению геополитической составляющей просьбы. Географическая удаленность и труднодоступность Бухары были бесспорным фактами, влиявшими на принятие политических решений османской бюрократической элитой. Участники совещания отметили, что у стран нет общей границы, что ставит под сомнение возможность включения эмирата в состав империи. Отдельно в документе упоминается тот факт, что связь с Бухарой осуществлялась по территории Индии, Ирана или России. Это обстоятельство, хотя и не являлось по мнению османских чиновников непреодолимым, но все же делало поддержание транспортно-логистической связности территорий трудновыполнимым.

Особо рассматривались военно-политические аспекты возможного включения Бухары в состав Османской империи. Так, османские чиновники пытались смоделировать ситуацию, которая может сложиться в русско-бухарском пограничье в случае русско-турецкой войны. В случае подобного конфликта очевидным для турецких чиновников выглядело обращение эмира Хайдара за помощью к султану. Означенные выше географические факторы ставили бы Османскую империю в трудное положение, а поражение Бухары становилось бы более реальным. Участники совещания также отмечали, что существенным фактором, затруднявшим принятие решений, была полная неосведомленность османской бюрократии о происходящем в Бухаре и отсутствие объективной информации о военно-политическом положении эмирата.

В тесной увязке с военно-политическим фактором обсуждался и религиозно-политический аспект просьбы эмира. Османские улемы отмечали, что, будучи суннитским государством, Бухарский эмират может вступать в религиозные конфликты с Ираном или Индией (так в документе). В таком случае также вероятно обращение эмира к своему сюзерену за помощью.

Участники собрания высказали убежденность в том, что эмир может быть надежным вассалом султана и исполнит любой его приказ. Однако, удаленность Бухары, неосведомленность относительно ее внутренней и внешней политики создавали стратегическую неопределенность в управлении подобной территорией. Столь удаленный от вектора основных османских геополитических интересов и устремлений регион, будучи принят в состав империи, стал бы плохо контролируемой территорией, фактически неуправляемой из Стамбула. В этой связи участники собрания отмечали, что слабый контроль султана за происходящим и рвение эмира выполнить султанскую волю принесут империи больше проблем, чем пользы.

Интересно, что при обсуждении письма бухарского эмира Хайдара османские чиновники проводили прямую аналогию с ситуацией вокруг другого региона мусульманского мира, входившего в состав Османской империи, но находившегося на удалении от имперского центра и пользовавшегося значительной внутренней и внешней автономией - Алжира.

Алжир вошел в сферу османских внешнеполитических интересов в начале XVI в., когда местные жители, обеспокоенные экспансией испанцев на севере Африки, обратились за помощью к известному северо-африканскому корсару Орудж Реису. Орудж Реис дал отпор испанцам и укрепился на побережье Алжира. Впоследствии его младший брат и преемник, Хайреддин Хызыр Барбаросса, укрепил свое влияние на севере Африки, получив от османского султана Селима I политическую поддержку и военную помощь в виде янычар и артиллерии[Türkler, 2002, cilt 9, s. 397]. В XVI-XVIII вв. порт Алжира активно использовали в качестве базы средиземноморские корсары (как европейские, так и ориентированные на Турцию). Алжир вошел в сферу османских геополитических интересов раньше, чем другие страны Магриба. В период наивысшего могущества Османской империи он представлял стратегический интерес как один из передовых пунктов базирования османского флота в борьбе за господство на Средиземном море, а также как перевалочный пункт эвакуации исповедовавшего иудаизм и ислам населения Испании [Türkler, 2002, cilt 9, s. 394-408]. Стратегическое значение Алжира лишь усилилось после неудачных попыток Габсбургов овладеть им [Türkler, 2002, cilt 9, s. 539]. Первоначально система управления Алжиром была выстроена османской бюрократией подобно другим вошедшим в состав империи провинциям с мусульманским населением. Во главе стоял бейлербей, который управлял регионом от имени султана. Провинция была поделена на уезды, в которых у власти сохранялась прежняя, доосманская мусульманская элита [Türkler, 2002, cilt 9, s. 582-583]. Алжир входил в состав эялета, объединявшего находившиеся под османской властью острова Эгейского моря, но в впоследствии был выделен в самостоятельную административную единицу. Верховная власть принадлежала османским бейлербеям, опиравшимся на присылаемых из столицы янычар. В XVI-XVII вв. друг друга сменяли периоды, когда регионом управляли присылаемые из Стамбула бейлербеи (1518-1587), паши (1587-1659), аги (1659-1671). Во второй половине XVII в. власть начинает сосредотачиваться в руках избираемого советом (диваном) пиратских капитанов и янычар правителя – дея, который управлял страной с помощью состоявшего из 5 визирей Малого дивана. Одновременно с переходом Османской империи к стратегической обороне в XVIII в. интерес к Алжиру постепенно теряется. Избранные деи получали утверждение султана и считались его вассалами, хотя в действительности проводили независимую внутреннюю и внешнюю политику, самостоятельно заключая договоры с европейскими державами [История Алжира в новое и новейшее время, 1992, с. 13-14]. Первоначально данное государственное образованное управлялось включенными в османскую официальную властную иерархию бейлербеями, присылавшимися турецким султаном пашами, последний из которых, однако, был изгнан из Алжира в 1711 г. К началу XIX в. связь Алжира с Османской империей существенно ослабла. Первая Берберийская война существенно ослабила османские протектораты в Северной Африке. Кроме того, в ходе Венского конгресса 1815 г. европейские державы заявили о намерении решительно бороться с пиратством. В результате второй берберийской войны и последовавшей бомбардировки Алжира англо-голландским флотом в 1816 г. алжирский флот был уничтожен, а сам дей был вынужден подписать мирное соглашение с Англией и Голландией. Незадолго до прибытия бухарского посланника, в 1818 г. в Алжире обострилась внутриполитическая борьба, после смерти дея Омер паши. Новый дей Мекрили Али был свергнут, а на его место взошел последний дей Алжира, Хусейн [Osmanlı belgelerinde Cezayır, 2010, s. 130-133]. Султан был поставлен в известность о произошедшем, а Хусейну постфактум был присвоен чин бейлербея [Osmanlı belgelerinde Cezayır, 2010, s. 134-135]. Вплоть до французской оккупации Алжира в 1830 г. в Османской империи регулярно вербовались добровольцы для пополнения тюркских по своему этническому составу янычарских воинских формирований. Предпочтение отдавалось знакомым с мореходством выходцам из приморских провинций Западной и Юго-западной Анатолии – Измира, Айдына, Манисы, Муглы [Osmanlı belgelerinde Cezayır, 2010, ss. 106-109, 126-129]. Представители этих контингентов были важной политической опорой алжирских правителей, поскольку не зависели от сложных клиентских связей с местными элитами и способствовали укреплению политической власти деев. Заинтересованность деев в поступлении данных подкреплений объясняла сохранение формальных связей с Турцией [История Алжира в новое и новейшее время, 1992, с. 12].

Несмотря на то, что дей в 1816 г. официально воспретил корсарство и отменил рабство христиан, французская пресса продолжала активную кампанию против Алжира на страницах газет [История Алжира в новое и новейшее время, 1992, с. 23]. Основы политического курса на присоединение Алжира к Франции заложил еще император Наполеон. Критика французскими газетами правительства дея и упреки в адрес султана в связи с тем, что империя не может контролировать своего вассала, воспринималась османской вестернизированной элитой весьма болезненно, поскольку для администрации султана Махмуда II Франция и французский исторический опыт оставались источником вдохновения при модернизации османского общества.

В силу указанных обстоятельств не случайно то, что опыт дипломатического противостояния с Францией был перенесен османскими чиновниками на просьбу эмира Хайдара. В XIX в. Алжир, некогда бывший форпостом османской экспансии на западе, превратился в плохо контролируемый из Стамбула, фактически самостоятельный регион, бывший источником постоянных дипломатических претензий со стороны европейских держав. По сравнению с Бухарой у алжирских правителей была возможность поддерживать прямое морское транспортное сообщение со Стамбулом с помощью многочисленного флота. Однако, перспектива получить в качестве протектората Бухару – удаленный, плохо изученный регион, во главе с плохо контролируемым правителем, с возможными территориальными конфликтами с сильными соседями (а в документе в качестве таковых упоминаются Россия, Иран и Индия) совсем не прельщала османских чиновников. Вероятно, при рассмотрении данной ситуации необходимо принимать во внимание и роль идеологического контекста, в котором действовало турецкое руководство. После прихода к власти султана Махмуда II (1808–1839) турецкое правительство, вдохновленное идеями Великой французской революции, начинает достаточно активно проводить серию реформ. Накануне запланированных масштабных преобразований империи сохранение территориальной целостности и обеспечение невмешательства европейских держав в дела империи было приоритетным. Попытки же выступления в качестве самостоятельного игрока в Азии, не подкрепленные соответствующими военными и экономическими возможностями, рассматривались османской бюрократией как лишний повод для вмешательства европейцев и критики со стороны европейских посланников в Стамбуле.

Османские официальные лица оказались перед дилеммой: необходимо было дать дружественный мягкий отказ эмиру, не уронив в то же время достоинства султана и престижа Османской империи. В данной ситуации они воспользовались традиционным, отчасти схоластическим подходом к данной проблеме. Улемы решили рассмотреть личность бухарского эмира как мусульманина, уже априори связанного духовными узами с халифом и подчиненного его морально-идеологическому авторитету.

Вопрос о том, кто может претендовать на роль халифа как духовно-политического главы всемирной мусульманской общины интересовал исследователей не раз [Бартольд, 1966, сс. 15-78; 400-402; Shukla, 1973; Özmi, 1977, s. 33-53]. Еще больше споров этот вопрос вызывал среди самой мусульманской уммы. Достаточно распространенной была такая точка зрения, что халифом может быть член племени курейшитов либо прямой потомок Мухаммада. Однако, начиная еще с XVI в., османские улемы, обосновывавшие претензии султанов на политическое лидерство в тогдашнем мусульманском мире, решили данный вопрос в соответствии с практическим положением вещей в мусульманском мире. По их мнению, халифом мог называться тот мусульманский правитель, который обладал наибольшим военно-политическим могуществом [Gibb, 1962, pp. 287-295]. Подобный взгляд на вещи османские улемы сохранили и в XIX в., весьма расширительно трактуя к тому же положения Кючук-Кайнарджийского мирного договора, впервые в европейской международной правовой практике признававшего за султаном весьма ограниченное право покровительствования мусульманам Крыма, которое закончилось с присоединением Крымского ханства к России.

Тем не менее, участникам совещания было необходимо сохранить лицо перед бухарским послом, чтобы не дать повода считать империю слишком слабой. Чтобы выработать подобающий вариант ответа и предоставить его на рассмотрение султану, участники совещания решили рассмотреть просьбу эмира Хайдара с точки зрения вопроса о роли халифа для мусульманских правителей. По всей видимости, это было поручено улемам из Фетвахане, либо же это была их инициатива.

Именно то обстоятельство, что эмир, будучи правоверным мусульманином, является связанным духовными, религиозными узами с султаном как халифом и подчиняется его решениям, и послужило формальным предлогом для отказа просьбе о приеме в подданство. В ответном письме улемы, с одной стороны весьма обтекаемо упомянули о том, что бухарский эмир как мусульманин и ранее уважал авторитет халифа. С другой стороны, они указали, что эмир сам назначал наместников и своих преемников. От имени султана османские улемы рекомендовали ему править в соответствии с существующей традицией, зафиксировав благожелательное отношение Османской империи к эмирату [BOA, HAT, dosya 781, gömlek 36551].

Одновременно шейхульислам указал составить фетву о том что, удовлетворить просьбу эмира невозможно по причине отдаленности Бухары [BOA, HAT, dosya 781, gömlek 36581-А]. Примечательно, что фетва, в отличие от письма, содержала реальный мотив отказа - дальность расстояния. И если письмо султана было адресовано лично эмиру, то фетва, по всей видимости, была ориентирована больше на османское общественное мнение.

Учитывая слабость Хайдара и последующие события – мианкальское восстание кытай-кыпчаков 1821-1825 гг.[Иванов, 1937] – эмир более не направлял подобных политических запросов к Порте, обращаясь к султану лишь за содействием в пополнении собраний богословской литературы в Бухаре.

Османский опыт сравнения Бухары и Алжира интересен с точки зрения того, как султанская бюрократия в начале XIX в. пыталась рассматривать системы управления имперских окраин. Ход обсуждений просьбы эмира Хайдара свидетельствует о том, что, по сравнению с широко распространенной в XVI в. системой косвенного управления удаленными от Стамбула новыми территориями, на первый план выходили поддержание логистической связанности регионов империи и возможность прямого управления бывшими вассалами и полунезависимыми губернаторами на местах. К этому османскую бюрократию подталкивал исторический опыт, полученный в ходе наполеоновских войн и подавления восстания ваххабитов [Муджани, 2020]. Интересно, что российские военные востоковеды, впоследствии принимавшие участие в «Туркестанских походах», также весьма активно интересовались французским колониальным опытом управления в Алжире и частично в Тунисе [Васильев(2), 2014, сс. 279-300]. В этой связи османский опыт рассмотрения двух удаленных окраин и сравнения особенностей государственного строительства систем протекторатов представляется весьма примечательным и требующим дальнейшего рассмотрения.