All
 
|
 
 


Tatars of Modern Tashkent: Ethnic Identity in the Context of Social Transformations [Tatary sovremennogo Tashkenta: etnicheskaia identichnost’ v kontekste sotsial’nykh transformatsii]
 
PIIS086954150004181-9-1
DOI10.31857/S086954150004181-9
Publication type Article
Status Published
Authors
Gulnara F. Gabdrakhmanova 
Affiliation: Marjani Institute of History Academy of Sciences of the Republic of Tatarstan
Address: 7A Baturin St., Kazan, 420111, Russia
Elvina Sagdieva
Affiliation: Marjani Institute of History Academy of Sciences of the Republic of Tatarstan
Address: 7A Baturin St., Kazan, 420111, Russia
Journal nameEtnograficheskoe obozrenie
Edition1
Pages79-96
Abstract

The article discusses the issue of ethnic identity of Tatars in Uzbekistan, and contemporary Tashkent in particular, which has not received sufficient attention in academic literature. We draw on the out- come of group interviews that we conducted among Tashkent’s Tatar families to seek answers to a range of questions, such as: What are the specificities and peculiarities of Tatar’s identification with Uzbekistan — both Soviet and post-Soviet? What are the content of, and changes in, the ethnic identity of Tatars who were born and socialized in the USSR and/or post-Soviet time? In what ways do their identities relate to official discourses, Soviet and post-Soviet? and others. We argue that there are four distinctive types of identity, the bearers of which differ in terms of their age group and period of socialization and living in Uzbekistan, and the principal markers of which may range from the Tatar language to the labor contribution made by Tatars to the development of the Soviet Uzbekistan. The important ethnic “Others” for Tatars during the Soviet period were the Russians, while during the post-Soviet period — the Uzbek, with whom some young Tatars begin to identify themselves. This is further facilitated not only by Uzbekistan’s domestic policies, but also by the traditional institute of mahalla, actively used in Tashkent in the 1990–2000s, as well as by a relatively close cultural distance between the Tatar and the Uzbek. Still, a number of Tatars continue to firmly adhere to the Tatar identity.

 

KeywordsTatars, Uzbekistan, migration, ethnic identity, mahalla, cultural distance
Received23.03.2019
Publication date26.03.2019
Number of characters47901
Cite   Download pdf To download PDF you should sign in
Размещенный ниже текст является ознакомительной версией и может не соответствовать печатной
1

К рубежу 1980–1990-х годов татары1, живущие в Узбекистане и Казахстане, представляли собой самые многочисленные диаспоры (Исхаков 2001: 158). Наиболее активный рост численности татарского населения наблюдался в годы Великой Отечественной войны и после нее: в 1926 г. в Узбекской ССР проживало 28335 татар (0,6% населения) (ВПН 1926); в1959 г. — 397981 (4,91%) (ВПН 1959). В конце советского периода он сохранялся, но не столь впечатляющими темпами (1989г. — 467829 человек), что было связано  “с начавшимся возвращением крымских татар на свою историческую родину, а также с миграцией других групп татар за пределы Средней Азии” (Исхаков 2001: 158). К началу обретения Узбекистаном независимости их доля упала до 2,36% (ВПН 1989). В 1990-е годы, по некоторым оценкам, численность татар сократилась на 337 тыс. человек (в 3,6 раза). Это произошло из-за массового выезда на Крымский полуостров крымских татар (их доля среди выбывших составила 25,1% среди всех эмигрировавших татар, а число превысило 130 тыс. человек [Alikhan 1999: 100–101; цит. по: Максакова 2009: 323–349]). Несмотря на то что “миграционный потенциал нетитульного населения УзССР был значительно исчерпан к концу 1990-х годов” (Максакова 2009: 323–349), их эмиграция, очевидно, продолжилась и в 2000-е годы. Не располагая данными о выезде из республики в этот период татар, отметим, что материалы Государственного комитета по статистике Республики Узбекистан свидетельствуют о дальнейшем снижении их численности: 2000 г. — 324 080 человек (1,33% населения) (Ильхамов 2002: 202); 2013 г. — 211 119 (0,7%) (Цыряпкина 2015: 18).
2 На примере татар, не эмигрировавших из Узбекистана, можно отследить их гражданскую и этническую идентичность в советский период и в условиях нового статуса бывшей союзной республики. Каково содержание обозначенных идентичностей и как они соотносятся с официальными дискурсами — советским и постсоветским? Имеется ли возрастная специфика идентификаций? Этническая идентичность — это унаследованная принадлежность или выбор, мотивируемый социальным контекстом и повседневностью?
3 Историография
4 Анализ литературы об идентичности нетитульного населения бывших союзных республик показывает высокий научный интерес к этому вопросу. В исследованиях (Витковская 1996; Зайончковская 1996; Космарская 2006; Лебедева 1997; Остапенко и др. 2012, 2015; Мукомель 2003 и др.), как правило, изучались русские или “русскоязычное” население, — категория, которая подвергается, на наш взгляд, вполне справедливой критике (Савоскул 2008). Данному объекту большое внимание уделяют отечественные журналы — регулярно “Диаспоры”, а в специальном номере — “Этнографическое обозрение” (2008, № 2). Однако в последние годы такие работы «практически перестали появляться, но их не сменили, к сожалению, серьезные концептуальные работы “микроуровня”, изучающие мнения и поведение “оставшихся русских” и основанные на полевых исследованиях авторов» (Космарская 2008: 4), а нетитульное нерусское население стран СНГ не часто становились объектом научных изысканий (Савоскул 1993; Субботина 2007). Татары изучались в Казахстане (Махмутов 2009; Ражепаева 2008), Кыргызстане (Бикбулатова 2016), Латвии (Газизова, Файзулаева 2010), Туркестане и Ташкенте (Шигабдинов 2005, 2016; Хамитбаева 2017). В большинстве из них обстоятельно показываются история заселения татарами данных территорий, современные этнокультурные процессы и недостаточно — идентичность. Последнее стало предметом исследования И.-М. Давнеля (Davenel 2013), в котором автор делает заключение о том, что между принадлежностью к группе и привязанностью к ней отсутствует жесткая и навеки заданная оппозиция, это “непрерывный диалектический процесс, в котором свобода личного выбора и идентификационных стратегий ограничена социальным контекстом и потому реализуется в границах возможного” (Филиппова 2014: 172). Правда, автор не изучает глубину привязанности к “татарскости” и ее возрастную обусловленность.

views: 1732

Readers community rating: votes 0 

1. Abdullaev, E.V. 2006. Russkie v Uzbekistane 2000-kh: identichnost’ v usloviiakh demodernizatsii [Russians in Uzbekistan in the 2000s: Identity in Conditions of Demodernization]. Diaspory 2: 6–35.
2. Alikhan, A. 1999. Population migration in Uzbekistan. 1989–1998. Tashkent: American University of Central Asia.
3. Ata-Mirzaev, O., V. Gentshke, and R. Murtazaeva. 2011. Uzbekistan mnogonatsional’nyi: istoriko-demograficheskii aspekt [The Multinational Uzbekistan: Historical and Demographic Aspect]. Tashkent: Yangi asr avlodi.
4. Barth, F. 2006. Vvedenie [Introduction]. In Etnicheskie gruppy i sotsial’nye granitsy. Sotsial’naia organizatsiia kul’turnykh razlichii [Ethnic Groups and social boundaries. The Social Organization of Cultural Differences], edited by F. Bart, 9–48. Moscow: Novoe izddatel’stvo.
5. Bauman, Z. 2005. Individualizirovannoe obshchestvo [Individualized Society]. Moscow: Logos. Berger, P., and T. Luckmann. 1995. Sotsial’noe konstruirovanie real’nosti. Traktat po sotsiologii znaniia [The Social Construction of Reality. A Treatise in the Sociology of Knowledge]. Moscow: Medium.
6. Bikbulatova, A.R. 2016. Tatary Kyrgyzstana: chislennost’, istoriia ikh rasseleniia po territorii strany [Tatars of Kyrgyzstan: Number, History of Their Settlement in the Country]. Mir Evrazii 1 (32): 29–33.
7. Bourdieu, P. 1993. Sotsiologiia politiki [Sociology of a Policy]. Moscow: Socio-Logos.
8. Davenel, Y.-M. 2013. Renouveau culturel et diversité nationale au Kazakhstan [Cultural Renewal and National Diversity in Kazakhstan]. Paris: Editions Petra.
9. Filippova, E.I. 2007. Poniatie ethnie vo frantsuzskoi nauchnoi traditsii i ego politicheskoe ispol’zovanie [The Concept of Ethnie in the French Scientific Tradition and its Political Use]. Etnograficheskoe obozrenie 3: 52–73.
10. Filippova, E.I. 2014. Review of Renouveau culturel et diversite nationale au Kazakhstan. Les associations culturelles tatares [Review of Cultural Renewal and National Diversity in Kazakhstan. Tatar cultural associations], by Y.-M. Davenel. Etnograficheskoe obozrenie 4: 171–174.
11. Gazizova, E., and M.P. Faizulaeva. 2010. Tatarskaia diaspora v Latvii [Tatar Diaspora in Latvia].
12. Vestnik Kazanskogo gosudarstvennogo universiteta kul’tury i iskusstv 2: 101–104.
13. Grigorichev, K.V. 2006. Russkoiazychnoe naselenie Tsentral’nogo Kazakhstana: vozrastnye osobennosti v formirovanii identichnosti i zhiznennykh strategii [Russian-Speaking Population of Central Kazakhstan: Age Peculiarities in the Formation of Identity and Life Strategies]. Diaspory 2: 154–172.
14. Ilkhamov, A., ed. 2002. Etnicheskii atlas Uzbekistana [Ethnic Atlas of Uzbekistan]. Uzbekistan: Institut “Otkrytoe obshchestvo”.
15. Iskhakov, D.M. 2001. Demograficheskoe razvitie i rasselenie tatar v XVIII–XX vekakh [Demographic Development and the Resettlement of Tatars in XVIII–XX Centuries]. In Tatary [Tatars], edited by R.K. Uramzanova and S.V. Cheshko. Moscow: Nauka: 152–161.
16. Khamitbaeva, N.S. 2017. Tatarskoe naselenie Tashkenta v kontse XIX — nachale XX vv. [The Tatar Population of Tashkent in the Late XIX — Early XX Centuries]. Iz istorii i kul’tury narodov Srednego Povolzh’ia 7: 127–140.
17. Kosmarskaia, N.P. 2006. “Deti imperii” v postsovetskoi Tsentral’noi Azii: adaptivnye praktiki i mental’nye sdvigi (russkie v Kirgizii, 1992–2002) [“Children of the Empire” in Post-Soviet Central Asia: Adaptive Practices and Mental Shifts (Russians in Kirghizia, 1992–2002)]. Moscow: Natalis.
18. Kosmarskaia, N.P. 2008. Rossiiskaia nauka o “russkikh” blizhnego zarubezh’ia: itogi proidennogo i novaia povestka dnia [Russian Science on the “Russian” Near Abroad: The Results of the Passed and a New Agenda]. Etnograficheskoe obozrenie 2: 3–7.
19. Lebedeva, N.M. 1997. Novaia russkaia diaspora: sotsial’no-psikhologicheskii analiz [The New Russian Diaspora: Socio-Psychological Analysis]. Moscow: Izdatel’stvo Rossiiskoi akademii nauk.
20. Makhmutov, Z.A. 2009. Etnicheskie protsessy v srede sovremennogo tatarskogo naseleniia Severo-Kazakhstanskoi oblasti Respubliki Kazakhstan [Ethnic Processes among the Modern Tatar Population of North Kazakhstan Region of the Republic of Kazakhstan]. PhD diss., Kazan’: Kazanskij gosudarstvennyj universitet.
21. Maksakova, L. 2009. Uzbekistan v sisteme mezhdunarodnykh sviazei [Uzbekistan in the System of International Relations]. In Postsovetskie transformatsii: otrazhenie v migratsiiakh [Post-Soviet Transformations: Reflection in Migrations], edited by Zh.A. Zaionchkovskaya and G.S. Vitkovskaya, 323–349. Moscow: Izdatel’skoe tovarishchestvo “Adamant”.
22. Mukomel’, V.I. 2003. Kto priedet v Rossiiu iz “novogo zarubezh’ia”? [Who will Come to Russia from the “new abroad”?]. Mir Rossii XII (3): 130–146.
23. Ostapenko, L.V., I.A. Subbotina, and S.L. Nesterova. 2012. Russkie v Moldavii: dvadtsat’ let spustia…: etnosotsiologicheskoe issledovanie [Russians in Moldova: Twenty Years Later…: Ethno-Sociological Study]. Moscow: Institut etnologii i antropologii.
24. Ostapenko, L.V., R.A. Starchenko, and I.A. Subbotina. 2015. Russkaia molodezh’ vne Rossii: Kirgiziia [The Young Russian Outside Russia: Kyrgyzstan]. In Issledovaniia po prikladnoi i neotlozhnoi etnologii [Research on Applied and Urgent Ethnology]. Vol. 246. Moscow: Institut etnologii i antropologii Rossiiskoi akademii nauk.
25. Razhapaeva, F.Z. 2008. Tatary Kazakhstana v 1970–1999 gg.: istoriko-demograficheskii aspekt [Tatars of Kazakhstan in the Years 1970–1999: Historical and Demographic Aspect]. PhD diss. abstract. Karaganda: Karagandinskij gosudarstvennyj universitet im. E.A. Buketova.
26. Savoskul, S.S. 2008. Nemnogo ob izuchenii russkikh novogo zarubezh’ia [A Little Bit about the New Study of Russian Abroad]. Etnograficheskoe obozrenie 2: 30–41.
27. Semenova, V.V. 1998. Kachestvennye metody: vvedenie v gumanisticheskuiu sotsiologiiu: Ucheb. posobie dlia studentov vuzov [Qualitative Methods: An Introduction to Humanist Sociology: Handbook for University Students]. Moscow: Dobrosvet.
28. Shigabdinov, R.N. 2005. Tatarskie mecheti i medrese v Turkestanskom krae v XIX — nachale XX veka (po materialam arkhivov Uzbekistana) [The Tatar Mosques and Madrasas in the Region in the XIX — Early XX Century (on Materials of the Archives of Uzbekistan)]. In Rossiia, Sibir’ i Tsentral’naia Aziia: Vzaimodeistvie narodov i kul’tur. Materialy V mezhdunarodnoi nauchno-prakticheskoi konferentsii [Russia, Siberia and Central Asia: Interaction of Peoples and Cultures. Proceedings of the V International Scientific and Practical Conference], edited by V.S. Boiko. Barnaul: Altaiskii gosudarstvennyi pedagogicheskii universitet.
29. Subbotina, I.A. 2007. Gagauzy: rasselenie, migratsiia, adaptatsiia [Gagauz: Resettlement, Migration, Adaptation]. Moscow: Institut etnologii i antropologii RAN.
30. Tsyriapkina, Yu.N. 2015. Russkie v Uzbekistane: yazykovye praktiki i samoidentifikatsii (na primere polevykh issledovanii v Fergane) [Russian in Uzbekistan: Language Practices and Identity (on the Example of Field Research in Ferghana)]. Tomskii zhurnal lingvisticheskikh i antropologicheskikh issledovanii 3 (9): 18–28.
31. Vitkovskaia, G.S. 1996. Migratsionnoe povedenie netitul’nogo naseleniia v stranakh Tsentral’noi Azii [The Migratory Behaviour of Non-Titular Population in the Countries of Central Asia]. In Migratsii russkoiazychnogo naseleniia iz Tsentral’noi Azii: prichiny, posledstviia, perspektivy. Nauchnye doklady Moskovskogo tsentra Karnegi [Migration of the Russian-Speaking Population from Central Asia: Causes, Consequences, Prospects. Scientific Reports of the Moscow Carnegie Center]. Vol. 11. Moscow: Tsentr Karnegi.
32. Zaionchkovskaia, Zh.A. 1996. Russkii vopros [Russian Question]. Migratsiia 1: 15–22.

Система Orphus

Loading...
Up