All
 
|
 
 


Review on: Pernot Laurent. Confluences de la philosophie et de la rhétorique grecques. Paris, Librairie philosophique J. Vrin, 2022. 532 p.
 
PIIS032103910031199-1-1
DOI10.31857/S032103910031199-1
Publication type Review
Status Approved
Authors
Grigory Belikov 
Occupation: senior researcher
Affiliation: Institute of World Literature RAS
Address: Moscow, Povarskaya 25A
Abstract

Here is a review on the new book of Laurent Pernot, which is dedicated to the relationships of rhetoric and philosophy in atiquity.

Keywordsrhetoric, ancient philosophy, ancient Greek literature.
Received08.06.2024
Number of characters40109
100 rub.
When subscribing to an article or issue, the user can download PDF, evaluate the publication or contact the author. Need to register.
1 Новая книга Лорана Перно, выдающегося специалиста по античной риторике и литературе второй софистики, представляет собой сборник статей, выходивших с 1986 по 2016 год, посвященные отношению философии и риторики в античной литературе1. Книга состоит из введения и 25 глав, распределенных по пяти разделам. Во введении автор поясняет смысл названия своей книги – «слияния». Вопреки существующим предрассудкам философия и риторика – это не два противоположных полюса, между которыми нет никакой связи, но «две реки, которые соединяют свои потоки и смешивают свои воды» (С. 6). Первая глава «По поводу Платона» (À propos de Platon) посвящена обзору тех сочинений Платона, в которых затрагивается тема риторики: «Апология Сократа», «Горгий», «Менексен», «Пир», «Федр». Перно показывает, как развивалось учение о риторике в этих текстах: если «Апология» и «Горгий» в большей степени критикуют существующую риторическую науку, то в «Федре» риторика разделяется на два вида: вульгарная риторика, которой пользуются софисты и демагоги, и истинная риторика, которая может послужить восхождению души (ψυχαγωγία διὰ λόγων). Вторая глава «Сократ чревовещатель или загадка Менексена» (Socrate ventriloque ou l’énigme du Ménexène) предлагает новую интерпретацию диалога «Менексен», основанную, однако, на текстах античных авторов. В истории вопроса Перно кратко и излагает основные проблемы, связанные с этим диалогом, уделяя основное внимание тем парадоксам, которые ставили в тупик других исследователей: – разногласие между вступительной частью диалога, где Сократ критикует надгробные речи, и основной частью диалога, где Сократ произносит надгробную речь; – амбивалентность надгробной речи Сократа, которая может рассматриваться как в серьезном, так и в ироничном ключе. Предложив новый подход для рассмотрения амбивалентности, упомянутой во втором пункте, Перно приходит к новой интерпретации диалога в целом, которая снимает противоречие, описанное в первом пункте. Он рассматривает античные свидетельства об этом диалоге: Плутарх, Дионисий Галикарнасский, Псевдо-Гермоген, Прокл, Синезий. Уже Дионисий Галикарнасский предположил, что надгробная речь в «Менексене» – ответ Платона на речь Перикла в «Истории» Фукидида (Thuc. II. 35–46; Dion. Hal. Dem. 23. 10). Особый интерес представляет отрывок из «Комментария к “Пармениду”» Прокла, где «Менексен» сравнивается «Федром». Платон, по словам Прокла, в «Менексене» подражает Фукидиду с целью превзойти его, а в «Федре» подражает и полемизирует с Лисием (Procl. In Parm. I. 631–632). На основе этих свидетельств Перно рассматривает диалог «Менексен» как предтечу «Федра». Схожесть их композиции хорошо видна из таблицы (p. 37), в которой Перно сравнивает «Менексена» с первой частью «Федра».
  1. В обоих диалогах есть риторический образец – надгробная речь Перикла (Men. 236b–c) и речь Лисия о любви (Phdr. 230e–234c). Сократ иронично хвалит эти речи (Men. 234c–235c, 235c–236d // Phdr. 234d–e).
  2. Сократ произносит речи на ту же самую тему – надгробная речь в «Менексене» (Men. 236d–249c) и первая речь Сократа в «Федре» (Phdr. 237a–241d). Перед речью Сократ в обоих случаях произносит молитву (Men. 236c // Phdr. 236b–237a). Речи находятся под покровительством Аспазии (Men. 236b–d, 249d–e) и Сапфо и Анакреонта (Phdr. 235c–d).
  3. Вторая речь Сократа. Смена перспективы – палинодия в честь бога Эрота (есть только в «Федре»: Phdr. 243e–257b).
Далее Перно указывает на важные различия между этими двумя диалогами (p. 37). В заключении автор пишет, что в таких диалогах, как «Менексен», «Федр» или «Пир» большие риторические вставки играют такую же роль, как ответы собеседников в диалогах. Если Сократ платоновских диалогов произносит длинные изящные речи, это значит, что эти речи важны для философского рассуждения и поиска истины (p. 39). В этой главе на основе диалога «Менексен» Перно отчетливо показывает, как именно происходит слияния двух рек – философии и риторики, о котором он писал во введении. Третья глава «Есть ли у широкой публики вкус?» (Le grand public a-t-il bon goût?) представляет собой обзорный экскурс по вопросу «чья похвала ценится выше: несведущей толпы или нескольких знатоков». Перно сначала приводит цитаты, которые согласуются с communis opinio, что похвала сведущих намного важнее для писателя, чем одобрение широкой публики, которая неспособна по достоинству оценить произведение (p. 42–44). Во второй части он приводит цитаты из Аристотеля, Цицерона и нескольких других авторов, где высказывается другая точка зрения: мнение публики важно и к нему нужно прислушиваться (например, см. Cic. Brut. 190). Четвертая глава «Демосфен в школе Платона» (Démosthène à l’école de Platon) представляет собой прекрасное филологическое исследование вопроса, вызвавшего полемику среди исследователей: согласно достаточно большому количеству поздних свидетельств (Cic. Or. 15; De off. I. 4; Quint. Inst. or. XII, 2, 22 etc.) Демосфен какое-то время был учеником Платона. Перно собрал все античные свидетельства и дал их в качестве приложения к статье (С. 81–91). В начале статьи дается исчерпывающая история вопроса («Un débat historiographique»), в которой все работы, начиная со статьи К. Х. Функхенеля 1837 года, посвященные этому вопросу, разделены на две группы: признающие и отрицающие возможность обучения Демосфена у Платона (С. 55–57). Сам Перно предлагает новый подход к рассмотрению этой проблемы. В начале он скрупулезно анализирует все античные свидетельства, проверяя их достоверность, а также зависимость одного источника от другого. В результате этого анализа становится очевидно, что на основе этих свидетельств можно утверждать только то, что проблема «Был ли Демосфен учеником Платона» неразрешима: «Sur les rapports effectifs de Démosthène avec Platon, nous ne savons qu’ une chose avec certitude, c’est que nous ne savons rien» (С. 80). Показав недоказуемость исторической достоверности факта, Перно начинает рассматривать собранный материал с точки зрения формирования этого мифа, который обладает символической ценностью (une valeur symbolique) в истории взаимоотношений философии и риторики. Автор распределяет материал на несколько групп: «L’alliance de la rhétorique et de la philosophie» (С. 67–69), «La philosophie contre la rhetorique» (С. 69–71), «Démosthène transfuge et exclu» (С. 72–75) и «Démosthène imitateur de Platon». Основной интерес представляет последний раздел, где Л. Перно изящно проанализировал формирование мифа о Демосфене как подражателе Платона. В корпусе сочинений Гермогена, в нескольких главах «Риторики» Псевдо-Дионисия Галикарнасского, а также в схолиях к речам Демосфена встречается утверждение, что Демосфен подражал Платону. Например, Псевдо-Дионисий говорит, что «О венке» Демосфена имеет много общих черт с «Апологией Сократа» Платона (Ps.-Dionys. Hal. Rhet. VIII. 8). Перно показывает, что это и остальные сходства не убедительны, т.к. невозможно доказать, что Демосфен заимствовал что-то именно у Платона, а не использовал общеизвестные этические суждения (С. 77). Однако Перно делает важный вывод, проанализировав эти свидетельства. Скорее всего, такого рода сходства результат априорной установки, что между Демосфен и Платоном должна была существовать какая-то связь: «Plus vraisemblablement, une telle interprétation résultait de l’ a priori selon lequel il devait y avoir des parentés entre Démosthène et Platon. Cet a priori a été créé et favorisé par des multiples facteurs, notamment par l’habitude antique de comparer entre eux les les grands auteurs du passé et par la problématique générale des rapports entre rhétorique et philosophie» (C. 77). Пятая глава, которая завершает первую часть книги, называется «Платон против Платона: проблема риторики в “Платоновских речах” Элия Аристида» (Platon contre Platon: Le problème de la rhétorique dans les Discours Platoniciens d’Aelius Aristide). Автор рассматривает три речи Элия Аристида, в которых критикуется платоновское осуждение риторики в «Горгии». Парадоксальное название главы – «Платон против Платона» – хорошо отражает содержание первой части статьи: Перно показывает, что Элий Аристид, критикуя Платона, в качестве аргументов использует другие тексты Платона: «Он (Элий Аристид) не пытается выйти из платоновских категорий и его спор происходит на территории, выбранной противником. Его попытка состоит в том, чтобы вынести оправдательный приговор, где Платон вынес – обвинительный» (С. 100). Вторая часть статьи опровергает некоторые предвзятые суждения, связанные с этими текстами. Если другие исследователи, мнения которых кратко пересказывает Перно, уделяли много внимания анахронизмам в этих речах. На основании этого они не высоко оценивали эти тексты. Перно, в свою очередь, защищает речи Элия Аристида от необоснованной критики, и показывает, какую роль они играют в риторической традиции, какие в них есть отсылки к прошлому и к современности. В заключение дается краткий обзор рецепции этих речей в поздней античности и византийской традиции. Следующий раздел называется «Notions e problèmes», в который вошли статьи, посвященные проблемам терминологии и теории риторики. В первой главе этого раздела речь идет о понятиях «топос», «общее место» в риторике. В качестве исходного пункта Перно обращается к полемике, возникшей вокруг утверждения Э. Курциуса, что в поздней античности риторические топосы превратились в заезженные формулы и темы, т.е. общие места2. Перно подробно разбирает учение о топосах в риторике, объясняя термины τόπος / locus, κοινός τόπος / communis locus и θέσις / communis locus. В главе «Periautologia, проблемы и методы самовосхваления в греко-римской этической и риторической традиции» (Periautologia: problème et méthodes de l’éloge de soi-même dans la tradition éthique et rhétorique gréco-romaine) рассматривается вопрос, как воспринималось самовосхваление. Уже Демосфен в речи «О венке» говорит, что неприятно и утомительно слушать, как выступающий хвалит самого себя (Dem. De cor. 3–4). В греческом существует специальный термин περιατολογία, которому уделяется особое внимание в учебниках риторики. Очевидно, что ни один жанр красноречия не может обойтись без того, чтобы оратор говорил о себе самом. Выступая в суде, обвиняемый обязан говорить о своих достоинствах. Если речь идет о совещательном красноречии, там также неизбежно представление себя как подходящего стратега или политика. Но также и в эпидейктическом красноречии ораторы часто говорят о себе: «Dans les jeux de miroirs de l’éloge, l’autocélébration devient un ingrédient de la célébration, non plus a titre apologétique, mais afin de rehausser le prestige de l’orateur et d’accroître l’autorité de son propos» (С. 153). Все это Перно излагает в первой части главы, приводя цитаты из ораторов и учебников риторики. Затем приводится критика самовосхваления, примером которой выбран трактат De laude ipsius Плутарха. Особый интерес представляет та часть главы, где Перно приводит теоретическое обоснование необходимости самовосхваления, которое дается в сочинениях Псевдо-Элия Аристида и Псевдо-Гермогена (С. 159–163). В заключительном параграфе главы «La légitimation au nom d’une fin superieure» приводится множество примеров, где самовосхваление служит более высокой цели, например, Дион Кассий пишет, что Антоний перед битвой при мысе Акций произнес перед воинами речь, в которой хвалил себя как полководца, чтобы поднять боевой дух солдат (Dio Cass. L. 17–18. 1). В заключение Перно пишет, что по аналогии с истинной и ложной риторикой, в античности выделялась правильное самовосхваление, преследующее законную цель, и порочное самовосхваление, целью которого было бахвальство и самолюбование (С. 166–167). Восьмая глава «Причины изобретения риторики» (Les causes de l’invention de la rhétorique) представляет собой небольшой обзор античных текстов, посвященных возникновению риторики. Как пишет сам Перно, тексты 1–4 рассказывают о божественном происхождении риторики (Pl. Crat. 408a–b; Ael Arist. Defens. rhet. 396; Iohann. Sard. Comm. in Aphtoni Progymnasmata p. 164 Rabe; Iohann. Doxapatr. Prolegomena ad Aphtoni Progymnasmata p. 93 Rabe), в то время как тексты 5–7 – о человеческом происхождении (Quint. Inst. X. 1. 46; Cic. Brut. 46; Sext. Empir. Adv. math. II. 97–99). Девятая глава «Неизвестные аспект преподавания риторики в греко-римском мире эпохи римской империи» (Aspects méconnus de l’enseignement de la rhétorique dans le monde gréco-romain à l’époque impériale) посвящена двум текстам, в которых хорошо заметно переплетение риторики и философии. Первый текст – это письмо Фронтона своему ученику, будущему императору Марку Аврелию (Front. III. 8). Ученик в качестве задания получил десять образов (imagines, εἰκόνες), девятая из которых вызвала трудности: на острове Энария есть озеро, на котором есть остров. Фронтон объясняет пользу этого образа, который изображает самого Марка Аврелия, малый остров в озере, защищенный от внешних бурь большим островом, правящим императором Антонином Пием. Далее Фронтон объясняет важность образов в риторике, в каких случаях к ним надо обращаться. Дальнейшие наблюдения, которые приводит Перно, особенно интересны. Если обратиться к тексту «К самому себе» Марка Аврелия, то образы можно найти практически на каждой странице, рассуждения об Антонине Пии перекликаются с текстом Фронтона (Ad se ipsum I. 16; VI. 30). При этом, отдельное упражнение εἰκόνες/imagines не упоминается ни в одном античном пособии по риторике. Возможно, Фронтон сам придумал это задание для своего ученика. В заключение Перно отмечает, что методы преподавания риторики были разными и неправильно полагать, что дошедшие до нас учебники по риторике охватывает все разнообразие педагогических подходов: Si nous avons aujourd’hui une inmpression d’uniformité, c’est parce qu’il y a eu uniformisation dans le choix des informations qui nous ont été transmises (С. 90). В качестве продолжения этого наблюдения Перно обращается к другому наставнику Марка Аврелия, Александру из Котиона, который был также учителем Элия Аристида. По свидетельству последнего, Александр был большим любителем сочинений Платона и постоянно к ним обращался на своих занятиях. Кроме Александра из Котиона Фронтон и ритор Теон постоянно используют тексты Платона. Все эти свидетельства Перно использует для опровержения того, что во времена Римской империи обучение риторике и философии никоим образом не пересекались3. Десятая глава «Диалог и риторика: несостоявшаяся встреча» (Dialogue et rhétorique: un rendez-vous manqué) представляет интересное исследование одного несостоявшегося сближения: риторики и диалога. В качестве исходного тезиса взято утверждение Р. Хирцеля, автора фундаментального исследования диалога как литературной формы: диалоги Плутарха, Диона Хризостома и Фаворина из Арелата происходят из риторики4. Перно элегантно доказывает, что Хирцель выдал свои (и не только свои) ожидания за существующий факт. Сначала автор приводит ряд свидетельств из античной литературы, где проводится четкое разграничение между риторикой и диалогом (Quint. Inst. V. 14. 27–29; Philost. VS I. 480, Theon Prog. 60. 22–25). Затем он указывает на некоторые предпосылки к объединению этих форм. Диалогические формы в речах появляются, когда оратор в суде обращается к оппоненту (altercatio), когда в речи рассказывается диалог (sermocinatio). Перно пишет также о так называемом гомилевтическом жанре красноречия, который лишь косвенно упоминается в некоторых источниках. Особое внимание Перно уделяет речам, написанным в рамках диалога. В качестве примера он приводит утешения и или похвалы, написанные в эпоху Римской империи. Например, речь XXX Диона Хризостома «Харидем», которая представляет собой утешение после смерти юного Харидема. В этом сочинении Диона есть речь, написанная Харидемом на смертном одре. Диалогическая форма позволяет передать реакцию слушателей, родственников умершего, на эту тему. Перно пишет, что этот метод восходит к Платону, в диалогах которого постоянно появляются речи («Менексен», «Федр»): «Platon a ainsi donné le modèle de l’insertion du discours d’eloge sont enchâssés dans diverses discussions à des fins critiques. Le discours sous forme dialoguée est un genre à vocation critique, qui conserve toujours, dans la rhétorique, un parfum socratique et philosophique» (С. 205). В заключительной части статьи Перно приводит свидетельства из трактатов по риторике II–III вв. н.э., где диалогический стиль упоминается как побочное течение, противопоставленное строгим риторическим формам: Les diverses formes du dialogue et de l’entretien ont toujours été considérées, du point de vue des orateurs, comme des éléments adventices et extérieurs. Dans la rhétorique antique, la conversation est restée un article d’importation (С. 207). Заключительная глава второй части книги «Дырявый котел Зигмунда Фрейда и греко-римская судебная аргументация» (Le chaudron percé de Sigmund Freund et l’argumentation judiciaire gréco-romaine) посвящена одному типу аргументации, который З. Фрейд упоминает в своих «Толкованиях сновидений»5. Человек обвинил своего соседа, что тот вернул ему котел дырявым. В свою защиту сосед привел следующие аргументы: во-первых, он вернул его целым, во-вторых, котел был уже дырявым, в-третьих, он никогда не брал котел у обвинителя. Такая, на первый взгляд парадоксальная аргументация, где один пункт противоречит другому, встречалась в античности. Перно приводит примеры таких плеонастических оправданий (я этого не совершал, но если бы даже и совершил, то был бы прав), как в речах (например, Cic. Pro Mil. 72), так и в учебниках по риторике (Ps.-Hermog. Inv. III. 4. 1). Третий раздел книги называется «Риторические философы и философы-риторы» (Philosophes rhétoriciens et philosophes rhéteurs), он открывается статьей, посвященной Аристотелю и его предшественникам в вопросе о классификации жанров красноречия. На примере совещательного жанра красноречия Перно показывает, что такого рода речи играли важную роль в политической жизни Афин. Он рассматривает свидетельство Фукидида из III книги о полемике Клеона и Диодота относительно наказания митиленцев (III. 37–48). Далее Перно делает важное замечание, что рассмотрение речей Диодота и Клеона в рамках классификации Аристотеля – это анахронизм: «En fait, il ne s’agit pas de comprendre les passages de l’historien à l’aide d’Aristote, mais au contraire de comprendre Aristote à l’aide des passages de l’historien. On peut dès lors conclure que le système aristotélicien a eu des prodromes et que l’idée d’un classement des genres oratoires, aboutissant à une tripartition, en fonction de différents critères, existait à Athènes dès l’époque de Thucydide, même s’il ne s’agissait alors, certainement, que d’un classement parmi d’autres» (С. 225). Помимо Фукидида, Перно рассматривает также Платона, Исократ и «Риторику к Александру» как важные этапы, предшествующие классификации Аристотеля. При этом Перно не принимает слишком радикальное суждение Ф. Зольмзена, что трехчастное деление родов красноречия существовало до Аристотеля, последний лишь своим авторитетом утвердил это деление (С. 230–231). Тринадцатая глава книги «Феофраст, новатор в области риторики» (Théophraste, un innovateur dans le domaine de la rhétorique) представляет собой попытку реконструкции риторических сочинений Феофраста. Перно дает обзор сохранившихся фрагментов, которые по большей части состоят из названий сочинений, встречающихся в V книге Диогена Лаэрция. Несмотря на очень маленькое количество материала (в основном поздние свидетельства), Перно подробно разбирает вклад Феофраста в те области теории красноречия, которые Аристотель открыл и обозначил, но не изучил: хвалебное красноречие (С. 252–254), стиль (254–257), действие (actio) (С. 258–259). В следующей главе «Одно свидетельство об истории софистики: третья книга “Риторики” Филодема» (Un témoignage sur l’histoire de la sophistique: le livre III de la Rhétorique de Philodème) Перно, кратко рассмотрев рукописную традицию риторических сочинений Филодема (С. 264–265), излагает взгляды Филодема на риторику и на ее связь с политикой. У Филодема тройственное деление Аристотеля сводится противопоставлению двух видов риторики: практическая (судебная и совещательная) и софистическая (хвалебная) (С. 267). Далее Перно рассматривает отличительные черты софистического красноречия согласно Филодему: определение софистической риторики, которая также называется панегирической (πανηγυρικὸν εἶδος), платное обучение, роль письма, важность формы, имитация политики (С. 266–270). В разделе «Les sophistes à l’époque de Philodème» Перно сначала констатирует, что приведенные выше сведения вовсе не оригинальны и полностью соответствуют свидетельствам о софистах в литературе V–IV веков до н.э. Такой консерватизм Филодема нельзя объяснять тем, что он исключительно опирался на литературные источники IV–III веков до н.э., так как, как отмечает Перно, Филодем был широко образованным человеком, хорошо осведомленным среди прочего и в риторике своего времени. Перно, как и в других статьях, помещенных в этом сборнике, подвергает анализу не только то, что написано, но и то, чего в тексте нет. С одной стороны, текст Филодема свидетельствует о том, что в I в. до н.э., как в классическую эпоху, существовали специалисты в риторике, занимавшиеся преподаванием, публиковавшие свои речи и выступавшие на праздниках. С другой стороны, Филодем, радикально отделяя политическую риторику от софистической, тем самым подчеркивает, что те, кого он называет софистами, совершенно лишены какой-либо роли и компетенции в политике. По свидетельству Филодема, ученики этих софистов, выступая перед народным собранием или судьями, вызывают только смех (XLVI. 26–32). Однако, эти аспекты будут играть важную роль через несколько поколений после Филодема, во времена Второй софистики: в это время появляются публичные фигуры, носящие древнее имя «софистов», играющие определенную роль в политической жизни, получившие общественное признание благодаря риторической выучке и ораторским способностям (С. 273). Сопоставляя свидетельства Филодема и Филострата, Перно пишет: «Pour lui (scl. Philodème), l’action publique n’est pas un élément constitutif de la définition du sophiste, comme elle le sera par example dans les Vies des sophistes de Philostrate» (C. 274). После такого тонкого и глубокого анализа, которому Перно подвергает на первый взгляд вовсе не оригинальный текст Филодема, нельзя не согласиться с заключительными словами статьи: «Sous des dehors arides et théoriques, ce texte de Philodème s’avère d’un grand intérêt sociopolitique et apporte un témoignage non négligeable sur l’histoire de la sophistique» (C. 274). Если в девятой главе сборника имя Марка Аврелия упоминалось в контексте переписки с Фронтоном, то пятнадцатая глава «Княжеское зерцало для самого себя: “Размышления” Марка Аврелия» (Miroir d’un prince par lui-même: les Pensées de Marc Aurèle) целиком посвящена именно «Размышлениям». Перно рассматривает это сочинение как предтечу ставшего популярным в средние века жанра «княжеские зерцала». Перно обращается к Сенеке, который в начале трактата «О милосердии», обращаясь к Нерону говорит, что пишет это сочинение, чтобы выступить в роли зеркала для молодого императора (Sen. De clem. I. 1). В отличие от Сенеки и Нерона, автор «Размышлений» оказывается в роли и императора, и философа. В этой главе Перно пытается показать, что текст Марка Аврелия, в котором ученые находят отголоски разных жанров (диатриба, утешение), также связан с похвальным речами в честь императора. Но с этим жанром Марк Аврелий вступает в конфронтацию: «Soulignons le verbe “confronter”: notre propos n’est pas d’assimiler les Pensées à un auto-éloge, ce qui serait absurde, mais de reconnaître une relation avec l’éloge, s’il est vrai que les Pensées sont un miroir et que Marc Aurèle se propose à lui-même une image de ce qu’il doit s’efforcer de rester ou de devenir, une image de ce qu’il doit être» (С. 278). Основная часть статьи посвящена анализу «Размышлений» в тех пунктах, где этот текст пересекается или противопоставляется похвальным речам в честь императора. Например, образование Марка Аврелия в I книге «Размышлений» и топос «обучение» в панегириках. По мнению, Перно, этот топос у Марка Аврелия становится стоической исповедью (С. 283). Также в статье речь идет об Антонине Пие как образце для подражания, стиле «Размышлений» и некоторых других аспектах. В целом, создается впечатление, что сухой и сжатый стиль «Размышлений» Марка Аврелия повлиял на автора при написании этой статьи, ставшей главой сборника. В отличие от других глав, которые отличаются стройным и исчерпывающим изложением, эта глава не дает четкого представления о том, что заявлено в начале: сопоставление с императорскими панегириками. Автор в начале статьи дает ссылку на свое фундаментальное исследование6 (), но изложение материала было бы намного понятнее, если бы было приведено несколько цитат из тех текстов, с которыми сопоставляются «Размышления» Марка Аврелия. Раздел, посвященный «Риторическим философам и философам-риторам», заканчивается объемной главой «Интеллектуальное созерцание Плотина, Porph. Vit. Plot. 8» (La concentration intellectuelle de Plotin (Porphyre, Vie de Plotin 8), где Перно предлагает новую интерпретацию одного места из «Жизни Плотина». Речь идет о следующем отрывке: Ἔγραφε δὲ οὔτε εἰς κάλλος ἀποτυπούμενος τὰ γράμματα οὔτε εὐσήμως τὰς συλλαβὰς διαιρῶν οὔτε τῆς ὀρθογραφίας φροντίζων, ἀλλὰ μόνον τοῦ νοῦ ἐχόμενος καί, ὃ πάντες ἐθαυμάζομεν, ἐκεῖνο ποιῶν ἄχρι τελευτῆς διετέλεσε. Συντελέσας γὰρ παρ' ἑαυτῷ ἀπ' ἀρχῆς ἄχρι τέλους τὸ σκέμμα, ἔπειτα εἰς γραφὴν παραδιδοὺς ἃ ἐσκέπτετο, συνεῖρεν οὕτω γράφων ἃ ἐν τῇ ψυχῇ διέθηκεν, ὡς ἀπὸ βιβλίου δοκεῖν μεταβάλλειν τὰ γραφόμενα. (Porph. Vita Plotini 8. 4–11) «Писал же он, не запечатлевая красиво букв, неподобающим образом разделяя слоги и не заботясь о правописании, но держась только смысла и, – что всех нас приводило в изумление, – так он писал до конца сочинения. Ведь он, завершив в себе самом рассмотрение какого-нибудь вопроса от начала до конца, затем, записав то, что было рассмотрено, связывал на письме продуманное им в душе таким образом, что казалось, он переносит это словно из некой книги»7. (пер. Д. В. Бугая) Сначала Перно довольно убедительно предлагает пересмотреть пунктуацию в этих строках и принять исправление П. Игаля, упомянутое в addenda et corrigenda третьего тома издания П. Анри–Г. Р. Швицера8. ἀλλὰ μόνον τοῦ νοῦ ἐχόμενος. Καί, ὃ πάντες ἐθαυμάζομεν, ἐκεῖνο ποιῶν ἄχρι τελευτῆς διετέλεσε· συντελέσας γὰρ... В этом случае Порфирий и другие ученики, удивлялись не тому, что Порфирий писал небрежно, но тому, что он все сочинял в уме. В пользу такого чтения Перно приводит среди прочего палеографические аргументы, вставляя в текст в качестве иллюстраций отрывки из 4 главных рукописей «Жизни Плотина» (С. 295–298). Остальная часть главы посвящена доказательству того, что упомянутая способность Плотина – это риторическая техника cogitatio. Перно приводит примеры из Квинтилиана, Цицерона, Сенеки Старшего, Плиния Младшего и Элия Аристида, где речь идет о мастерстве выдающихся ораторов, которые в уме продумывали целиком речь, а затем ее произносили. В качестве примера можно привести цитату из «Брута» Цицерона: Primum memoria tanta, quantam in nullo cognovisse me arbitror, ut quae secum commentatus esset, ea sine scripto verbis eisdem redderet, quibus cogitavisset. hoc adiumento ille tanto sic utebatur, ut sua et commentata et scripta et nullo referente omnia adversariorum dicta meminisset. Перно подчеркивает, что он не первым открыл эту параллель, Э. Брийе и П. Адо делали аккуратные отсылки, но не развили свою догадку. Перно, в свою очередь, мастерски доказывает, что эту способность Плотина надо рассматривать не только в области философии, но и в области риторики, которая Порфирию, как и другим ученикам Плотина, была хорошо известна, а современными исследователями философии часто остается без внимания. Четвертый раздел отличается от всех остальных тем, что посвящен одному писателю, Диону Хризостому. Пять глав этого раздела посвящены разным аспектам богатого наследия Диона, но можно проследить некоторые общие линии рассуждений автора. Первая глава «Совещательное красноречие Диона из Прусы» (La rhétorique délibérative de Dion de Pruse) представляет собой обширный обзор речей Диона, которые в большей или меньшей степени написаны в жанре совещательного красноречия. Перно сразу делает несколько необходимых предварительных замечаний, указывая на различия между политическими речами классического периода в Афинах и речами, произносимыми в городах, находящихся под властью Рима. Невозможно представить, что в речах Диона или другого оратора будет обсуждаться вопрос о начале войны или о политическом устройстве. Но это не значит, что совещательная риторика не была возможна, но она должна была измениться и перестроиться (С. 320). Перно прекрасно объясняет позицию Диона по отношению к совещательному красноречию: согласно Диону, философ должен заниматься политикой (D. Chr. XLIX. 13), но политика должна быть философской (D. Chr. XXII). Отсюда рождается ключевая для Диона идея философского совета как политического действия (D. Chr. XXII. 5). В дальнейшем Перно выделяет те речи, которые можно отнести к жанру совещательного красноречия (I–IV; XXXI–XXXV; XXXVIII–LI) и анализирует некоторые общие темы. Вторая статья раздела «Когда Диоген рисует демонов» (Quand Diogène dépeignait les démons) – это блестящий анализ IV речи Диона, входящей в цикл «О царской власти» (I–V). Перно подробно рассматривает тот раздел речи, где Диоген, давая советы Александру Македонскому, говорит, что тот должен советоваться со своим даймоном, чтобы быть настоящим правителем. Диоген развивает тему доброго даймона и трех злых, которые олицетворяют стремление к богатству, наслаждению и почестям. Перно показывает, что весь демонологический раздел этой речи восходит к трем источникам вдохновения: риторика, философия и изобразительное искусство. Риторическое влияние проявляется в просопопее и экфрасисе, философское влияние объясняется через стоический и платонический контекст, в котором демонология играла важную роль. Особый интерес представляет последний раздел, связанный с изобразительным искусством: Перно сопоставляет речь Диона и с Tabula Cebetis и делает важное замечание: текст Диона – это не просто описание вымышленной картины, но скорее создание этой картины: Diogène, quant à lui, va plus loin dans le rapprochement avec l’art, puisque, comme nous l’avons dit, il élabore lui-même les figures plastiques des démons et prétend rivaliser directement avec les artistes (С. 349). В заключение Перно отмечает политический аспект IV речи, что связывает этот раздел с предыдущим, и хорошо иллюстрирует идею философа-советника при правителе: под видом Диогена Синопского и Александра Дион выводит себя и императора Траяна. Глава «Фидий в суде» (Phidias à la barre) посвящена одной из самых известных речей Диона Хризостома – XII «Олимпийской». Перно сначала подробно разбирает все исторические свидетельства, связанные с Фидием, в том числе с судебным процессом против него. Последнему он уделяет особое внимание и приводит свидетельства из Сенеки Старшего и анонимного риторического трактата Сегира, чтобы показать, что тема суда над Фидием была популярна в риторической среде во времена Диона. Далее в статье подробно рассматривается структура речи, в которой Перно тонко выделяет и рассуждение in utramque partem, и экфрасис, и полемику с Гомером, и отсылки к современным Диону политическим событиям. В целом, эта глава представляет собой прекрасный анализ одной из самых известных речей Диона. Две оставшихся главы четвертого раздела посвящены связи Диона Хризостома с двумя яркими представителями греческой литературы римского периода – Плутархом (Plutarque et Dion de Pruse) и Лукианом (Lucien et Dion de Pruse). Оба раздела очень интересны и богаты неординарными наблюдениями. Главу о Плутархе и Дионе Перно начинает с обзора свидетельств, среди которых важную роль играют несохранившиеся сочинения Плутарха, посвященные Диону (по каталогу Ламприя 204 «Ὁ πρὸς Δίωνα ῥηθεὶς ἐν Ὀλυμπίᾳ» и 227 «Διάλεξις πρὸς Δίωνα»). Перно также обращается к Фаворину из Арелата как посреднику между Плутархом и Дионом: с одной стороны, Фаворин был учеником Диона, с другой стороны, Плутарх и Фаворин посвятили друг другу некоторые из своих сочинений. Далее Перно сопоставляет два богатых корпуса сочинений и выделяет тематические параллели: Александр Македонский, риторика и политика, критика и поэзия, интерес к религиозно-философской тематике (демонология, судьба). При том, что вся глава представляет большой интерес, хотелось бы особенно выделить те идеи, которые Перно высказывает в заключении. Сравнение корпусов Плутарха и Диона побуждает к более тщательному рассмотрению так называемых «риторических» сочинений Плутарха «О добродетели и пороке», «Об удаче и доблести Александра», «Можно ли научиться добродетели». Эти тексты часто остаются в стороне, т.к. исследователи традиционно уделяют больше внимания сравнительным жизнеописаниям или большим трактатам («Об упадке оракулов» или «Об Исиде и Осирисе»). Тот факт, что Плутарх и Дион сочли важным рассуждать о доблести Александра, например, или о понятии зависти (φθόνος), указывает на интерес авторов и их читателей к этим на первый взгляд банальным и очевидным темам (С. 391–392). К сожалению, Перно лишь намечает эту область исследования, но эти наблюдения очень важны и актуальны для исследования греческой литературы римского периода. Здесь можно добавить, что Максим Тирский, выступавший с речами спустя почти век после Плутарха и Диона, также постоянно обращался к этим популярным вопросам этики (например, Or. 27 «Является ли добродетель искусством?»; Or. 14 «Как отличить друга от льстеца?»). Такие исследования, как рассматриваемая глава в книге Перно, создают хорошую базу для дальнейшего сопоставительного анализа более широкого материала. Глава, посвященная сопоставлению Диона и Лукиана, также представляет большой интерес. Хотя у Диона с Лукианом нет столько общих тем, как, например, с Плутархом, Перно выделяет одну общую черту, которая относится к их корпусам сочинений в целом. Она рассматривается в разделе «Le jeu de formes littéraires». Перно показывает, что Диона и Лукиана объединяет между собой многообразие литературных форм. Если сочинения Плутарха и Элия Аристида довольно четко классифицируются, то тексты Лукиана и Диона разнообразны и выходят за рамки традиционных рубрик истории литературы. Перно подобрал очень удачное определение этих писателей: «Dion et Lucien sont des polygraphes inventifs» (С. 399). Последний раздел книги «Citations partagées» состоит из четырех глав, в каждой из которых рассматривается история одной цитаты. Первая глава «Бедро Улисса (Od. XVIII. 74)» «La cuisse d’Ulysee (Odyssée XVIII 74) et ses interprètes» посвящена цитате из Одиссеи: «Что за могучие бедра старик показал из лохмотьев!» (пер. В. А. Жуковского). Эти слова произносят женихи во время единоборства Одиссея и Ира. Перно анализирует три контекста из античной литературы, где появляется эта цитата. У Гелиодора в «Эфиопике» эта цитата – часть сложной аллюзии, которая была предназначена для образованного читателя (Hld. V. 22. 1). У Максима Тирского этот стих неожиданно иллюстрирует идею смерти как освобождения от тела (Max. Tyr. VII. 5). Душа уподобляется Одиссею, который одет в лохмотья (тело). Когда человек умирает, душа, подобно Одиссею, сбрасывает свою ветхую одежду. У Лукиана, в свою очередь, эта цитата появляется в пролалии «Геракл» (Luc. Herc. 8), где автор, с одной стороны, таким способом выражает надежду, что слушатели высоко оценят его выступление, а с другой стороны, как убедительно доказывает Перно, косвенно указывает на свою болезнь – подагру. Следующие две главы связаны с Демосфеном. Глава «Во-первых, действие, во-вторых, действие, в-третьих, действие: рецепция формулы, приписанной Демосфену» (“Premièrement l’actio, deuxièmement l’actio, troisièmement l’actio”: sur la réception d’une formule prêtée à Démosthène) посвящена цитате, которая приписывается доксографической традицей Демосфену, о том, что в риторике самое главное – это действие (actio). Перно рассматривает рецепцию этой цитаты в античной риторической традиции, а в качестве приложения к главе приводит все свидетельства в виде каталога. В следующей главе «Отпечаток Гермеса Логия» (L’empreinte d’Hermès Logios) речь идет о цитате из Элия Аристида, который первым назвал Демосфена отпечатком Гермеса Логия (Or. 3. 663). Перно подробно разбирает термин τύπος, который играет важную роль в философском языке, а также показывает, как эта цитата из Аристида была переосмыслена неоплатониками (Прокл, Дамаский, Олимпиодор). Последняя глава «Человек-библиотека: вокруг одного выражения Евнапия IV. 1.3» (L’homme-bibliothéque: autour d’une expression d’Eunape (Vies de philosophes IV 1,3: Bibliothêkê tis … empsykhos) et de sa réception) посвящена выражению «βιβλιοθήκη τις ἦν ἔμψυχος, которым описывается Кассий Лонгин, филолог и философ, учитель Порфирия. В качестве вводного замечания Перно отмечает, что олицетворение книги – довольно популярный прием в античной литературе (например, Ov. Trist. III.1), а вот сравнение человека с книгой довольно необычное. В этой главе дается обзор работ, посвященных мало изученным сочинениям Лонгина. Перно уделяет особое внимание прилагательному ἔμψυχος, который он вслед за другими исследователями рассматривает как отсылку к философским интересам Лонгина. Этот эпитет, по мнению Перно, отсылает к «Федру» Платона (Phaedr. 275d), а именно к критике письма, которая появляется в конце диалога. Евнапий хочет показать, что начитанный Лонгин не превратился мертвую книгу, письмо не погубило устное учение и память, что критикует Платон в «Федре». Лонгин стал воплощением идеального сочетания письменного и устного учения. Обладая огромным знанием, сопоставимым с содержимым библиотеки, Лонгин мог не только пересказывать уже написанное, но и сам был оригинальным мыслителем. В заключение можно сказать, что появление этого сборника – важное событие, венчающее многолетние занятия Лорана Перно античной риторикой. Эта книга дает возможность читателю познакомиться с теми областями, которым Перно уделил особое внимание: теория и практика эпидейктического красноречия (см. раздел второй) или рецепция Демосфена в античности (см. главы 4, 23, 24). По этим вопросам у автора есть отдельные монографии9. Сборник Перно будет незаменим для исследователей Второй софистики, т.к. в главах, посвященных Лукиану или Элию Аристиду, есть важные оригинальные наблюдения. Для исследователей творчества Диона Хризостома будет обязателен для прочтения четвертый раздел книги, где рассматривается политический аспект речей Диона. Этот сборник, несомненно, будет важен для историков античной философии. Не только потому, что Перно предлагает оригинальные идеи относительно «Менексена» Платона (гл. 2) или «Жизни Плотина» Порфирия (гл. 16), но еще и потому, что он разрушает мнимую стену, существовавшую между риторикой и философией в античности. Этот предрассудок, восходящий, как показывает Перно, к абсолютизации некоторых тезисов «Горгия» Платона, сохраняется и в наше время. Некоторые исследователи античной философии пренебрегают текстами Максима Тирского или Элия Аристида, потому что это не философские, а риторические сочинения. Перно очень точно выбирает метафору двух рек, течения которых сливаются и перемешиваются между собой. В целом, эта книга будет полезна любому исследователю античности, особенно начинающему. Каждая статья, ставшая главой этого сборника, представляет собой образец тщательного филологического анализа, отличающийся ясным и исчерпывающим изложением. Особенно хочется выделить те главы, где Перно берет на первый взгляд хорошо изученный и разработанный материал (гл. 2 о «Менексене» Платона или гл. 4 о Демосфене как ученике Платона) и предлагает новую интерпретацию. 		1. Единственная рецензия на эту книгу была написана П. Широном: Chiron 2021: 254–257.

2. Curtius 1948: 77.

3. См., например, Marrou 1965: 146.

4. Hirzel 1895: II. 44, 238.

5. Freud 1942: 124–125.

6. Pernot 1994.

7. Bugai 2015: 181–182.

8. Henry–Schwyzer 1982: 304.

9. Pernot 1993; Pernot 2006. 
1. Bugai D. V. 2015: [On life of Plotinus and order of his books]. Istoriko-filosofskiy al’manakh. [Historical-philosophical almanac] 5, 161–213.
2. Chiron, P 2021: [Review on:] Laurent Pernot, Confluences de la philosophie et de la rhétorique grecques, Textes et traditions, 34, Paris, Librairie Philosophique Vrin, 2022, 532 pages. In: Revue de philologie, de littérature et d'histoire anciennes .XCV, 2, 254–257.
3. Curtius, E. R. 1948: Europäische Literatur und lateinisches Mittelalter. Bern.
4. Freud, S. 1942: Gesammelte Werke chronologisch geordnet. Zweiter und dritter Band. Die Traumdeutung. Über den Traum. Frankfurt am Main.
5. Henry, P., Schwyzer H.-R. 1983: Plotini Opera. Tomus III. Enneas VI. Oxford.
6. Hirzel, R. 1895: Der Dialog: ein literarhistorischer Versuch. (2 Bände)
7. Marrou, H. 1965: Histoire de l'éducation dans l'Antiquité. Paris.
8. Pernot, L. 1993: La rhétorique de l’éloge dans le monde gréco-romain. Paris.

Система Orphus

Loading...
Up