Фигура Григория Распутина представляется не просто «знаком беды», но и одним из факторов, активно способствовавших падению авторитета императорской власти накануне фатальных событий, обусловивших крах Российской империи в феврале 1917 г. Их непосредственные участники писали позднее о многолетней дискредитации монархии Распутиным. «Так или иначе, но начало разложения русской общественности, падение престижа царской власти, престижа и обаяния самой личности царя роковым образом связаны с появлением при русском Дворе и его влиянием на жизнь Двора Григория Распутина», – вспоминал бывший председатель IV Государственной думы М.В. Родзянко¹. . В изображении депутата Государственной думы В.В. Шульгина всё выглядело в предреволюционный период ещё драматичнее: «Есть страшный червь, который точит, словно шашель, ствол России. Уже всю середину изъел, быть может, уже нет и ствола, а только одна трёхсотлетняя кора ещё держится... И тут лекарства нет... Здесь нельзя бороться... Это то, что убивает... Имя этому смертельному: Распутин!!!»² . «Государь оскорбляет свой народ, а народ оскорбляет своего Государя.., – сетовал Шульгин. – Разве это не оскорбление всех нас, не величайшее пренебрежение ко всей нации и, в особенности, к нам, монархистам, – это “приятие Распутина”... Распутин грязный развратник... И как его пускать во дворец, когда это беспокоит, волнует всю страну, когда это даёт возможность забрасывать грязью династию её врагам, а нам, её защитникам, не даёт возможности отбивать эти нападения»³

Важнейшую роль в привлечении общественного внимания к личности Распутина играла пресса. В попытках (чаще мнимых, чем искренних) разобраться, кто же такой Григорий Распутин – «развратный хлыст или человек, имевший несчастье быть оклеветанным молвой»⁴ , – газеты формировали, как правило, отталкивающий образ загадочного «старца», что, учитывая его непосредственную близость к царской семье, подрывало доверие читателей к власти.

По свидетельству министра финансов, а с сентября 1911 г. по январь 1914 г. – председателя Совета министров В.Н. Коковцова, в 1910–1912 гг. «в газетах всё чаще и чаще стало опять упоминаться имя Распутина, сопровождаемое всякими намёками на его близость ко Двору, на его влияние при тех или иных начинаниях, в особенности по духовному ведомству». Большой резонанс получили заметки о жизни Распутина в Тобольской губернии «с довольно прозрачными намёками на разных петербургских дам, сопровождавших его в село Покровское и посещавших его там; на близость к нему даже разных сановников, будто бы обязанных своим назначением его покровительству». Эти публикации «чаще появлялись то в газете “Речь”, то в “Русском слове”, причём последнее сообщало наибольшее количество фактических сведений, и среди них однажды было напечатано сообщение о том, что на почве отношений к Распутину возникла даже размолвка в царской семье, причём давалось довольно недвусмысленно понять, что великая княгиня Елизавета Фёдоровна стала в резко отрицательное к нему отношение и из-за этого совершенно отдалилась от Царского Села». О том, что в реальности первыми на Распутина обрушились крайне правые «Московские ведомости», Коковцов не упоминал, возможно, забыв о данном обстоятельстве. «С газетных столбцов, – сетовал мемуарист, – эти сведения постепенно перешли в Государственную думу, где сначала пошли пересуды в “кулуарах”, в свою очередь, питавшие этими слухами и намёками думских хроникёров, и затем перешли и на думскую трибуну, с которой левые депутаты и несколько раз Милюков и другие кадеты намекали весьма прозрачно на “тёмные” силы, в особенности говоря о деятельности Св. Синода и о порядке замещения епископских кафедр». «Мне и А.А. Макарову (министру внутренних дел. – Д.К.) всё это было крайне неприятно, – признавал Коковцов. – Мы оба видели ясно, что рано или поздно нам придётся встретиться с неудовольствием (царя. – Д.К.) по этому поводу, и, тем не менее, нам было очевидно наше бессилие повлиять на газеты в этом злополучном вопросе. Все попытки Макарова уговорить редакторов... не приводили ни к чему и вызывали только шаблонный ответ: “Удалите этого человека в Тюмень, и мы перестанем писать о нём”, а удалить его было не так просто. Мои попытки повлиять на печать также успеха не имели... Газетные кампании не предвещали ничего доброго». В результате, заключал Коковцов, «как это ни странно, вопрос о Распутине невольно сделался центральным вопросом ближайшего будущего и не сходил со сцены почти за всё время моего председательства в Совете министров»⁵ .