Введение

Постгуманизм и трансгуманизм часто отождествляются, однако исследователи указывают на ошибку отождествления этих понятий: постгуманизм и трансгуманизм обозначают различные, противоречащие друг другу в принципиальных вопросах, интеллектуальные школы [Ferrando 2013]. Трансгуманизм работает с человеком, его естественными ограничениями и потенциальными вариантами снятия этих ограничений. Постгуманизм, в свою очередь, расширяет само пространство субъектности за счет включения в него нечеловеческих объектов и отказа от бинарных оппозиций человеческое-нечеловеческое, культура – природа, гуманизм –антигуманизм [Криман 2019].

Постгуманизм лишает человека привилегированного этического, правового и онтологического статуса и помещает его в один ряд с другими объектами мира. Концептуальными основаниями постгуманизма являются: научные открытия, которые сблизили человека и других живых существ, что привело к размытию границы между человеком и другими организмами; развитие технологий, в частности, искусственного интеллекта; деформация представлений о человеке в философии постмодерна. Идеологическим фундаментом постгуманизма становится отказ от этического и биологического антропоцентризма[Braidotti 2013]. Траснгуманизм, в свою очередь, наследует идеи Просвещения и фиксирует внимание на человеке, работая над программой по улучшению и изменению человеческих характеристик за счет биологических, технологических и когнитивных модификаций.

Если постгуманизм предполагает отказ от антропоцентризма, то трансгуманизм либо сохраняет за человеком центральное положение, либо просто не проблематизирует положение человека среди других объектов. Трансгуманизм можно рассматривать как «усиление» гуманизма, в то время как постгуманизм обращает внимание на кризис гуманизма [Ranisch, Sorgner 2014]. Если трансгуманизм пытается преодолеть интеллектуальные и физические ограничения человека, то постгуманизм пытается преодолеть гуманизм [Jansen, Leeuwenkamp, Urricelqui 2021]. В данной статье нас интересуют научные, этические и метафилософские основания постгуманизма, а также социокультурный потенциал идей трансгуманизма.

Научные основания и следствия постгуманизма

Одним из следствий развития науки о жизни стало то, что ранее считавшимися видоспецифическими для человека признаками наделяются другие объекты. Это можно продемонстрировать на примере «эмансипации сознания»: в XX веке высшими психическими функциями наделяются некоторые животные, затем начались дискуссии о реализации сознания на искусственном носителе и возможности наличия сознания у растений [Segundo-Ortin, Calvo, 2021]; закономерным результатом этого процесса становятся современные версии панпсихизма, сопровождающиеся обсуждением протофеноменальных свойств мира [Чалмерс 2013] - расширение пространства распространения сознания в мире привело к наделению сознанием вещей. Постгуманизм актуализирует этот процесс в виде представления о необходимости отказа от антропоцентризма в силу очевидного «конца человеческой исключительности». Однако подобное представление накладывает ограничения на исследование ряда феноменов, например, сознания.

Психофизическая проблема¹ указывает на «провал в объяснении» - в настоящее время не существует общепризнанного представления о том, как сознание в виде субъективных переживаний вписано в мир физических взаимодействий. Проблема связи ментального и физического в настоящее время представляется настолько сложной, что некоторые ученые заявляют о ее принципиальной неразрешимости и указывают на вероятную «когнитивную замкнутость» человека по отношению к проблеме сознание-тело [McGinn 1999].

Следствием и одним из элементов «трудной проблемы сознания» является отсутствие в современной науке общепризнанных представлений о функции сознания – мы не знаем, что сознание делает, и почему наша жизнь вообще не проходит «в темноте» [Van Gulick 2021].Какова эволюционная причина того, что физические процессы в мозге сопровождаются «светом сознания», то есть субъективными переживаниями? Пока ответов нет. Таким образом, наука имеет смутные представления о функции сознания и такие же смутные представления о природе связи сознания и материи. Сознание остается одновременно и самым близким каждому явлением, и главной научной загадкой.

Однако, если проблема сознания настолько трудна, то каковы сугубо научные основания постгуманизма, который предлагает расширить антропологическое пространство за счет других объектов? Если мы не знаем, какую функцию выполняет некий «спрятанный» от внешнего наблюдателя когнитивный модуль, то как мы можем наделять этим модулем других животных, а тем более искусственные объекты? Когда М. Шеффер утверждает конец человеческой исключительности и, вспоминая проблему сознания, указывает на то, что «есть настоятельная нужда погодить» с дискуссией о сознательных состояниях [Шеффер 2010], то совершенно непонятно, почему следует «погодить» с дискуссиями о проблеме сознания, но не следует «погодить» с утверждением конца человеческой исключительности, которая по одному из наиболее вероятных сценариев как раз является следствием человеческой видоспецифичности сознания.

Летучая мышь использует эхолокацию для того, чтобы ориентироваться в темноте. Эхолокация — это крайне любопытное эволюционное приспособление, которое возникло у некоторых животных. Обладают ли собаки этой способностью? Этот вопрос может поставить в тупик. Большинство людей на этот странный вопрос ответят отрицательно. Но почему мы склонны думать, что у собак нет эхолокации? Самым очевидным ответом будет то, что собаки просто не нуждаются для своего выживания как вида в реализации той функции, которую выполняет эхолокация у летучих мышей. Собакам не нужна эхолокация для выживания, поэтому мы предполагаем, что у них ее нет. Но если у собаки нет способности к эхолокации, то почему у нее должно быть сознание? Какие основания у нас наделять неким скрытым от внешнего наблюдателя свойством другие объекты, если мы не знаем, как в поведении объекта должно проявляется это свойство? Если бы летучие мыши были достаточно разумны для того, чтобы перенести на других животных свои особенности, но недостаточно разумны для того, чтобы понять, зачем им самим эхолокция, то они могли бы подумать, что человек тоже обладает этой способностью. И ошиблись бы.

Сознание может являться видоспецифическим признаком человека. В этом случае постгуманизм представляет собой необоснованное расширение антропологического пространства. Нам может не нравиться идея об исключительности человека по некоторым этическим соображениям, но с сугубо научной точки зрения это не является причиной отказывать человеку в этой исключительности. Функция сознания может не реализовываться у других животных, а само сознание может быть особенностью человека. До тех пор, пока не будет определена функция сознания, не существует рациональных основания для наделения сознанием других объектов. Это значит, что остается вероятность наличия принципиальной разницы между человеком и другими объектами мира.

Таким образом, постгуманизм с его вектором на расширение присутствия сознания в мире вплоть до одушевления неживых объектов оказывается формой анимизма и противоречит науке. Позиция, согласно которой человек не обладает некоторым уникальным свойством, по причине того, что нам комфортен отказ от антрпоцентризма, является этической и политической, но ни в коем случае не научной. Поэтому потсгуманизм не является научной доктриной, но представляет собой исключительно своеобразную этическую или политическую концепцию. Обратимся к сугубо этическим основаниям и следствиям постгуманизма.

Этические основания и следствия постгуманизма

Этические следствия мы разделим на две группы: 1. Снижение ценностного статуса человека по причине появления нечеловеческих субъектов морали; 2. Снижение ценностного статуса человека в связи с социально-экономическими изменениями.

Нечеловеческие субъекты морали

Речь идет о включение в пространство морали других животных; растений; начинаются дискуссии о моральном статусе искусственного интеллекта и потенциале машины быть моральным агентом [Bostrom, Yudkowsky 2011]. Подобное расширение этического пространства фиксирует принимаемую человеком ответственность за окружающую среду и безусловно носит позитивный характер. Забота о среде обитания — это результат рационального отношения к собственным долгосрочным целям: заботясь о мире, человек инвестирует в свое будущее. Однако критичное расширение пространства морали влечет за собой жесткую ценностную деформацию, которая может крайне негативно сказаться на статусе человека. Если мы наделяем статусом моральных агентов отличные от человека объекты, то «этический фокус» закономерно смещается с человека – у человека остается меньше этических привилегий. Это нормальный процесс, если речь идет о границах дозволенного поведения человека. Однако необходимо прояснить, что это все-таки значит «меньше этических привилегий»: «меньше» — это насколько меньше?

В настоящее время наблюдается тренд на этический антропоморфизм. Мы уже готовы воспринимать компьютер в качестве равного себе морального субъекта и обсуждать моральные привилегии машины – в эту сторону нас влечет развитие технологий и сопутствующая культурная оболочка. Мы также готовы воспринимать другие виды животных в качестве равных себе моральных субъектов – в эту сторону нас влечет развитие наук о жизни, которые постепенно стирают грань между человеком и животными (см., напр.: [Olson 2015]). Но в долгосрочной перспективе движение в это направлении может быть опасно, поэтому следует обратить внимание на возможные риски.

Приведем небольшую иллюстрацию. В одной из социальных сетей мы обратили внимание на обсуждение новости, посвященной созданию противовирусной вакцины для животных. Первым комментарием было, возможно, не совсем корректное, но в общем-то невинное и вполне стандартно-оппозиционное для русскоязычного интернета замечание, фиксирующее позицию, с которой одинаково легко можно как согласиться, так и не согласиться: «…для животных делаем. А детям собираем по СМС на импортные лекарства… Разве это не бред?» (рис. 1). Однако нас интересует комментарий к этому замечанию, имеющий отчетливо негативный и, более того, агрессивный характер: «Да вы достали уже со своими детьми. Везде, где помогают животным, вылезает орущая тварь с криками: а детям что? Да ничто! В мире не только ваши дети живут, животных тоже надо спасать и лечить. Реально уже достали с детьми». Рис. 1

На наш взгляд, этот пример является, возможно, не самой яркой, но любопытной иллюстрацией тренда на расширение пространства этики, которое приводит к смещению фокуса с человека на другие объекты, вплоть до критичного снижения этического статуса человека. Обратим внимание на то, что подобная агрессивная позиция не является мнением одного человека, но является знаком набирающего силу тренда. Вероятно, этот тренд будет усиливаться под влиянием социокультурных процессов, сопровождающих распространение постгуманистического мышления: постгуманизм легко превращается в антигуманизм. Возможно, мы пока недостаточно отдаем себе отчет в том, что наделение животных статусом моральных агентов равных человеку, приведет не только к тому, что мы будем к животным относиться как к человеку, но и к тому, что мы будем к человеку относиться как к животному. И если вещь становится человеком, то человек становится вещью.

Ценностная надстройка над экономическим базисом

Быстрое развитие технологий, в частности, технологий искусственного интеллекта, ускоряет процессы автоматизации производства. Что, в свою очередь, ставит вопрос о роли человека в экономике будущего: если функции человека могут более эффективно выполняться искусственными системами, то какое место займет человек в экономике, как потенциально неэффективный экономический агент? Ускорение инновационного процесса и роботизации привело к новому витку обсуждения технологической безработицы. Технологическая безработица – это уменьшение количества рабочих мест в связи с технологическими изменениями. Оптимистичные взгляды на проблему указывают на существование компенсирующих эффектов: несмотря на то, что технологические инновации действительно могут приводить к сокращению рабочих мест, этот эффект является временным и в долгосрочной перспективе технологии «компенсируют» потерю рабочих мест за счет появления новых профессий и новых продуктов. Оптимистичные сценарии обращают внимание на то, что сокращение спроса на рабочую силу является исключительно теоретической возможностью [Кореневский 2021]. В рамках этих сценариев даются рекомендации подготовки к будущей трансформации, например, в виде обучения новым навыкам [Земцов 2018]. Предполагается, что роботизация не приведет к исключению человека как экономического субъекта из экономики, но лишь изменит структуру компетенций – как это уже было не раз в истории. Другими словами, современная проблема технологической безработицы – это всего лишь стандартная проблема актуальных навыков и профессий, которая будет решена также, как решались похожие проблемы в прошлом.

Однако теория компенсации в современных исследованиях ставится под сомнение [Vivarelli 2007]. Ряд исследователей высказывают опасения, что новые технологии могут сделать человеческий труд избыточным [Acemoglu, Restrepo 2018]. При этом, по некоторым прогнозам, уже к 2030 году около 800 млн. человек могут потерять свои места из-за автоматизации.²>>>> (дата обращения: 26.10.2021).png" class="image-formula"/> Будет ли этот процесс нивелирован эффектами компенсации – под вопросом. Обратим внимание на то, что речь идет вовсе не о замене только тех профессий, которые связаны с физическим трудом или относительно простыми алгоритмизируемыми действиями, но ставится вопрос о замене искусственным интеллектом тех профессий, которые в настоящее время считаются интеллектуальными.³>>>> (дата обращения: 17.02.2022). Эта дискуссия фиксирует проблему: рано или поздно искусственный интеллект может заменить даже тех, кто его создает, потому что у интеллектуальных возможностей человека есть естественные границы..png" class="image-formula"/> Оптимистичные позиции относительно будущего взаимодействия человека и искусственного интеллекта, которые рекомендуют менять образование и компенсировать развитие технологий новыми навыками, не учитывают того факта, что возможности человека имеют границы. На длинной дистанции машина будет эффективнее человека во всем или почти во всем, потому что на дистанции искусственное функционально эффективнее естественного.⁴>>>> (дата обращения: 19.02.22), в рассуждениях про интуицию и креативность как преимущества человека перед машиной, но, при всей своей красоте, подобные метафоры и рассуждения похожи на откладывание решения проблемы или самообман: допустимо, что и интуиция основана на алгоритмах неосознаваемых процессов, и творчество не настолько исключительная особенность человека, как принято считать [Elgammal 2017]..png" class="image-formula"/>

Разумеется, сама по себе возможность избавить человека от рутинной работы (да и от работы вообще) не является ни принципиальной проблемой, ни негативным явлением в целом.Наоборот, будущее избавленное от лишних работ, является образом желаемого будущего.⁵ Однако высокая вероятность того, что экономике будущего человек будет не нужен, ставит вопрос: если это так, то тогда зачем его вообще сохранять (а тем более повышать качество его жизни)? Это предельно жесткий и неприятный вопрос, который, вероятно, будет поставлен экономической целесообразностью и усилен утратой человеком статуса исключительной ценности.

Экономическое развитие стремится к повышению эффективности, то есть к автоматизации производства. Но если на дистанции человек экономике не нужен, то экономике будущего соответствует постгуманизм в качестве ценностного фундамента. При этом дело не только в том, что человек не нужен будет в качестве эффективного экономического субъекта, но в том, что человек теряет статус ценного объекта в принципе. Утеря статуса ценного объекта человеком усиливается и тем, что человек больше не является самым сложным объектом во мире.⁶ Развитие науки и средств контроля превратили человека из самого сложного объекта в объект предсказуемый и контролируемый: биология и психология сделали его предсказуемым, а технологии сделали его контролируемым. Вещь становится объектом гораздо более сложным, менее предсказуемым и более ценным. Другими словами, эффективному экономическому развитию выгодно смещение ценностного фокуса с человека на другие объекты (в том числе искусственные). Следствием чего является то, что постгуманизм становится надстройкой над нарождающимся экономическим базисом: с развитием технологий капитал будет все меньше заинтересован в человеке, поэтому постгуманизм становится идеологией нового этапа капитализма.

Метафилософский аспект постгуманизма

Постгуманизм с его дегуманизацией дискурса и лишением человека привилегированного ценностного статуса является не только следствием развития науки и технологий, но и ответом на концепты постмодерна вроде смерти субъекта [Барт 1994], краха метанарративов [Лиотар 1998], исторической обусловленности понятия «человек» [Фуко 1994]. Какова ценность начертанного на прибрежном песке лица, если через секунду оно будет смыто волной? Очень низкая. Однако, вынося человека за скобки, постмодерн лишь указывает на чрезмерную сложность проблемы существования человека и фиксирует усталость человека от попыток разрешить ее – проблема решается путем игнорирования либо отрицания. Это слабая позиция: о какой исторической обусловленности человека и каком крахе метанарративов может идти речь, если в наши дни главный метанарратив – существование в его онтологическом смысле – становится тем камнем преткновения, о который спотыкаются наука, технология и философия?

Человек является носителем существования в его онтологическом смысле: в настоящее время мы не можем говорить о том, что есть другие носители существования. Вероятно, между человеком и другими объектами есть онтологический разрыв. Мы не можем менять человека на другие объекты, потому что обмен бытия на небытие – это плохой размен как с точки зрения наших базовых интуиций, так и с точки зрения абсолютной ценности – существования самого по себе. Ценность человека больше не определяется его видовой принадлежностью, функциональным потенциалом, когнитивными характеристиками или экономической эффективностью - она определяется его статусом носителя существования.

Свойством человека является наделение объектов ценностью: нас окружают объекты, которые мы выделяем среди других объектов, наделяя их особой, а часто исключительной, для нас важностью. Ценность объектов относительна и субъективна, потому что зависит от культурного, экономического или субъективного контекстов. Однако, «красота в глазах смотрящего», поэтому даже наша среда обитания, наполненная объектами исключительной ценности для нас – это лишь приложение к существованию, то есть к возможности наличия ценности как таковой.

Вынесение человека за скобки и расширение пространства субъектности за счет других объектов позволяет получить удовольствие за счет избавления от необходимости решать чрезмерно сложную проблему. Постгуманизм предлагает нам заманчивую перспективу – наконец-то избавиться от человека, который перестал быть объектом нашего интереса, и выйти за границы утомившей нас человечности, но проблема в том, что нам некуда идти – мы и есть дом, из которого ведут все дороги.

Постгуманизм vs трансгуманизм

Человек не просто не может конкурировать с машиной функционально, он становится неинтересным для самого себя – он больше не является способом расширения наших знаний о мире. Вернуть интерес к человеку можно расширив антропологическое пространство за счет самого человека. В этом смысле трансгуманизм противостоит постгуманизму. Более того, трансгуманизм оказывается «лекарством» от постгуманизма. Несмотря на активное развитие технологий во всех сферах, технологии потенциального изменения человека развиваются медленнее, чем технологии его функционального замещения. Это связано как с очевидным страхом перед искусственным вмешательством в природу человека, так и с относительной простотой функционального замещения. Однако здесь есть риски, связанные с негативным изменением ценностного статуса человека. Нивелировать риски можно, если выровнять динамику развития технологий замещения человека и технологий изменения человека. Страх перед искусственным изменением когнитивных и биологических возможностей человека может привести к непреодолимому ценностному отставанию человека от других объектов мира, то есть доминированию постгуманизма в идеологическом пространстве. Вероятно, между неизвестностью трансгуманизма и плохим вариантом постгуманизма следует выбирать неизвестность.

Если задачей является выравнивание технологий замещения и изменения человека, то можно предложить некоторые элементы ее решения. Для того, чтобы сохранить ценность человека вовсе не нужно упрощать технологии. Наоборот, их нужно усложнять. Выбирая между «простыми» технологиями и «сложными», стоит выбирать «сложные». Под «сложными» технологиями мы понимаем те технологии, которые не просто выполняют функции (например, функции контроля), но подчинены приоритету человека как главной цели и усложнены необходимостью соответствовать среде, в которой человек – главная цель.⁷ Другими словами, «цифровой концлагерь» — это слишком просто [Мерзляков 2021].

Постгуманизм работает с человеком так, будто человек – это конец пути, т.е. тупик, из которого есть только один выход – назад к объектам. Но как такое возможно, если сегодня ясно, что современный человек является началом нового этапа человеческого развития? Который, впрочем, может остаться лишь потенцией, если человек утратит свой ценностный статус. Сейчас человек догоняет технологии. Возможно, следует приложить некоторые усилия для того, чтобы технологии снова догоняли человека. Для этого у человека должна быть свобода изменяться, которая является этическим элементом «технологического гуманизма».

Социокультурный потенциал трансгуманизма

Парадоксально, но в настоящий момент ценностный статус человека снижается под действием двух традиционно противопоставляемых друг другу идеологических позиций. С одной стороны, ценностный приоритет человека подвергается сомнению в западных либеральных обществах в силу вектора на расширение антропологического пространства за счет отличных от человек объектов – это закономерное следствие развития идей постгуманизма. С другой стороны, человек как абсолютная ценность испытывает давление со стороны «восточных» обществ, в ценностном каркасе которых человек традиционно занимал подчиненное положение. Другими словами, даже то общество, которое традиционно считалось «защитником» отдельного человека, перестает им быть: у человека как главной ценности больше нет защиты. Разумеется, в долгосрочной перспективе это опасная ситуация. Однако здесь можно обнаружить значимый потенциал социокультурного развития: зажатая между двумя конкурирующими идеологическими системами, сходными в размывании ценностного статуса человека, Россия может оказаться силой, способной взять на себя роль «защитника» человека. Обратим внимание на то, что России может быть близок «технологический гуманизм» в качестве варианта социокультурного развития.

Россияне положительно относятся к развитию технологий в целом и являются скорее технооптимистами. Представление о том, что россияне являются консерваторами-технофобами не соответствует действительности. На это указывают как исследования российских специалистов[Вахштайн 2016], так и международные исследования (табл. 1). Можно предположить, что технооптимизм россиян будет способствовать и развитию технологий, связанных с изменением и дополнением естественных характеристик человека. Движение в этом направлении также соответствует российской культурной и интеллектуальной традиции. В частности, идеям русского космизма [Русский космизм 1993; с. 282-354]. Кроме того, Россия обладает научным и технологическим заделом в области улучшения естественных физиологических и когнитивных характеристик человека и демонстрирует позитивную динамику исследований в этом направлении (см., напр.: [Дежина и др. 2020]).

Табл. 1. Как вы относитесь к тому, что в ближайшем будущем большое внимание будет уделяться развитию технологий? Источник: World Values Survey

Движение в направлении «технологического гуманизма» может само по себе быть социокультурным преимуществом и укладываться в логику опережающего развития. Перенос социокультурных ценностей из другого общества может быть эффективным инструментом модернизации, но такой перенос является элементом догоняющего развития и не всегда эффективен, потому что переносимые ценности могут входить в противоречие с актуальными неформальными институтами, которые могут меняться крайне долго. Поэтому важно находить и использовать национальные культурные специфики в целях модернизации общества. При этом появляется возможность для актуализации тех социокультурных механизмов, которые с высокой вероятностью могут быть позитивно использованы в будущем другими обществами, то есть имеют потенциал быть не просто элементом социокультурного развития, но частью стратегии опережающего развития.

С точки зрения логики опережающего развития более эффективно ориентироваться на те культурные особенности, которые укладываются в тренды, но опережают их [Мерзляков 2020]. С этой точки зрения продуктивнее эмансипировать группы людей, уже включающие эмансипированные в потенциальном обществе-доноре общности в свой состав, то есть искать наиболее перспективные варианты «будущей» эмансипации. Перспективной с точки зрения эмансипирующего эффекта и потенциала вовлечения группой является, на наш взгляд, группа людей либо уже имеющих технологическую/биологическую модификацию, либо оценивающих позитивно само явление. В условном «параде аугментированных» могут участвовать как те, кто уже имеет некую модификацию, так и те, кто не возражает против самой идеи позитивного изменения человека. При этом не имеет принципиального значения, какое искусственное или отличающее от других субъектов дополнение есть у человека – искусственная рука, искусственный зуб, когнитивные особенности или волосы яркого цвета – эмансипирующий и интегрирующий эффекты действуют на всех людей. Позитивными следствиями будут: демонстрация технооптимизма россиян, их ориентации на будущее; сигнал российским компаниям, имеющим потенциал для развития в этом направлении о наличии внутреннего рынка; «мягкая»реинтеграция российского общества в западную культуру в формате культурного опережения⁸; формирование объединяющей общество «идентичности будущего», обладающей сильным этическим фундаментом; эмансипация большого количества людей⁹. Таким образом, потенциал социокультурного развития в данном направлении обусловлен не только «жестким» этическим каркасом, но также прагматической целесообразностью и социокультурными характеристиками российского общества.

Выводы

Постгуманизм является полезной концепцией с точки зрения науки, этики и философии, потому что меняет исследовательскую оптику и позволяет по-другому взглянуть на существующие проблемы. Однако он несет в себе долгосрочные риски. С точки зрения науки, постгуманизм игнорирует проблему сознания, которое может являться видоспецифическим признаком человека. До тех пор, пока наука не разобралась с природой сознания и его функцией, нет оснований наделять сознанием другие объекты. Необоснованное расширение присутствия сознания в мире приводит к современным вариантам панпсихизма и абсолютизации анимизма, то есть к ненаучным спекуляциям. С точки зрения этики, постгуманизм способен трансформироваться в антигуманизм. Постгуманизм может рассматриваться в качестве ценностного фундамента нового этапа развития капитализма, который сопровождается постепенной утратой человеком своего ценностного статуса в качестве эффективного экономического субъекта. Альтернативой постгуманизму может быть движение в направлении «технологического гуманизма». Предположительно, движение в этом направлении соответствует социокультурным характеристикам российского общества.

TRANSLATE with x

English

Arabic	Hebrew	Polish
Bulgarian	Hindi	Portuguese
Catalan	Hmong Daw	Romanian
Chinese Simplified	Hungarian	Russian
Chinese Traditional	Indonesian	Slovak
Czech	Italian	Slovenian
Danish	Japanese	Spanish
Dutch	Klingon	Swedish
English	Korean	Thai
Estonian	Latvian	Turkish
Finnish	Lithuanian	Ukrainian
French	Malay	Urdu
German	Maltese	Vietnamese
Greek	Norwegian	Welsh
Haitian Creole	Persian

 

TRANSLATE with

COPY THE URL BELOW

Back

EMBED THE SNIPPET BELOW IN YOUR SITE

Enable collaborative features and customize widget: Bing Webmaster Portal

Back